Что касается самих слов, по какой-то причине они меня не беспокоили.
Я чувствовала там злость, но она всё равно казалась направленной не на меня. Вместо этого я ощущала некую капитуляцию, беспомощность, смешанную со злостью на нас обоих и в то же время не на нас. Ревик ненавидел то, что со мной чувствовал себя беспомощным. Он хотел доверять мне, но тоже не мог этого сделать.
Честно говоря, почувствовать это в нём стало почти облегчением.
Я ощущала там агрессию, недоверие, обиду, неудовлетворённую сдержанность, с которой он жил, наверное, с тех пор, как мы стояли у той стены возле Запретного Города в Китае.
Наконец-то почувствовать это стало облегчением.
Облегчением стало то, что он не скрывал этого от меня.
Ревик просто лежал там, тяжело дыша, пока я расстёгивала его ремень, а затем и брюки.
Он не шевелился, не пытался остановить меня, пока я сдёргивала брюки по его бёдрам, наполовину улёгшись на него, чтобы отделить его от безликого потолка органического ящика.
— Элли, зачем? — спросил он. — Зачем? Разве ты не хочешь сделать это правильно?
— Мы делали всё правильно, — сказала я. — Но мы также почти полностью сосредоточились на мне. Ты злишься на меня, — добавила я, когда он стиснул мои бёдра через армейские штаны. — Ты злишься на меня ещё с Китая.
— Нет, — боль скользнула по его свету, и он стиснул меня ещё сильнее. — Нет. Это неправда.
— Правда, — сказала я. — Может, ты чувствовал не только это, но эту часть ты мне не показывал. Эту часть ты прятал, пока играл в идеального мужа.
Его боль резко усилилась, ударив по мне с такой силой, что у меня перехватило дыхание.
На сей раз это не ощущалось как боль разделения.
Он казался уязвлённым.
Не просто уязвлённым. Лёжа там, он ощущался впавшим в уныние, подавленным. Даже опустошённым. Как будто я только что сказала ему, что всё, что мы делали, было ложью, или всё это было впустую, напрасной тратой нашего времени.
— Ревик, — я сделала свой тон мягким, убаюкивающим. — Ревик, детка. Я не оскорбляю тебя. Я ни в чём тебя не обвиняю. Я не это имела в виду. И это работает. Это работает для меня. Обещаю тебе, это так. Но это не может полностью сводиться ко мне.
Я по-прежнему массировала его член. Я почувствовала, как его тело смягчается подо мной, хотя он противился своим разумом и светом.
Я заговорила тише, нежно притягивая его своим светом.
— Муж, ты вёл себя изумительно. Абсолютно изумительно. Я серьёзно. Но ты не можешь тащить всё на себе. И ты не можешь взвалить на себя всю вину. Мы вместе приняли решение. Мы вместе составили план. Твой отъезд к Менлиму, ситуация с Даледжемом… мы сделали это вместе.
Но Ревик покачал головой, его свет сильнее закрылся.
— Нет, — он снова покачал головой, обхватив пальцами мои бёдра. — Нет, это не то же самое. Не то же самое, Элли. Это я должен был прийти к тебе…
— Почему? — раздражённо спросила я. — Почему это всегда должен быть ты, Ревик? Почему это твоя работа — налаживать всё между нами? Постоянно иметь дело с моим безумием? Это потому, что я беременна?
Он покачал головой, и ещё больше боли вышло из его света.
— Нет.
— Тогда почему? — спросила я. — В чём дело?
— Не я собирался уходить от тебя, Элли, — сказал он, задышав тяжелее. — Не я думал об уходе. Я не хочу никого другого. Я не люблю никого другого, — его голос сделался более тяжелым, хриплым. — Я должен это исправить. Я должен это исправить, Элли. Разве ты не понимаешь?
От боли в горле встал ком, мешавший дышать и на мгновение лишивший меня возможности ответить.
Всё ещё глядя на него, оставаясь слепой в темноте, я покачала головой.
— Нет, — только и смогла сказать я.
На мои глаза навернулись слёзы.
Несколько долгих секунд я просто сидела на нём в темноте, чувствуя эмоции, искрившие в его свете и моём. Я чувствовала, из чего он исходит, и пусть на каком-то уровне я это знала, я понимала его чувства и то, что он считает себя ответственным за всё это и за решение проблемы, чувствовать это в его свете — совсем другое дело. Совсем другое дело — ощущать его страх, ту его часть, которая верила, что уже слишком поздно, что он не сумеет спасти ситуацию для меня, для его семьи.
Мой разум обдумывал все те вещи, что я могла сказать.
Я подумывала поспорить с ним.
Я подумывала поговорить с ним о Даледжеме, от которого он держал меня подальше, хоть и не признавался в этом мне или даже себе. Я ощущала его чувство вины за это, понимание в глубине души, это убеждение, что он должен держать Даледжема подальше от меня, иначе потеряет меня навсегда.
В итоге я ничего не сказала.
Скользнув ниже по его телу, я удерживала Ревика в лежачем положении, упёршись рукой в его грудь, а другой обхватив его член. Я не ждала, когда он отреагирует, а взяла его в рот. Я не позволяла себе думать о том, зачем я это делаю, с каким мотивом, и не возражает ли он, учитывая всё, о чём мы говорили за последние несколько недель.
Я не думала о нашем споре касательно того, чтобы мы подождали и не делали ничего излишне интимного, пока не просмотрим все воспоминания вместе.
Я не думала об его клаустрофобии и о том, почему я изначально затеяла это.
Боль дрожью пронеслась по нему, затмив мой разум.
Она волнами ударяла по моему свету, становясь всё более интенсивной, и его пальцы вплелись в мои волосы. На мгновение я ощутила в нём сомнение, ещё более беглые проблески былого страха, ящика и темноты нашего убежища, того, о чём я его просила, соглашений, которые я нарушала.
Я ощущала его горе из-за нас двоих, его злость на себя за то, что подверг риску наши отношения.
Я чувствовала его злость на себя за то, что он выбрал для меня Даледжема.
Я ощущала его обиду на Даледжема за то, что тот обратился против него.
В итоге всё это стало смутной безымянной нервозностью в его свете, которая сначала ранила его, потом сбивала с толку, потом невнятно отвлекала… пока всё не померкло.
К тому времени я сомневалась, что Ревик вообще помнит, где находится.
Боль была сильнее, чем в тот момент, когда мы проснулись на лодке Атвара. Она была сильнее, чем до Дубая, когда Фигран шалил с нашим светом. Она была сильнее, чем в период его отсутствия, пребывания с Менлимом в Китае.
Даже когда воспоминание о нашем изначальном связывании было свежо в наших светах, это все равно было хуже.
Я не позволила ему кончить.
Может, это к лучшему. Как бы сильно его свет ни притягивал меня, я не была уверена, что Ревик хочет этого. В то же время я не могла сказать, что с моей стороны это было полностью рациональным решением, основанным на какой-то ясной мысли или на том, чего он хочет.
Это было скорее инстинктивным.
Ревик бывал близок. Я чувствовала, как его свет сливался с моим. Я чувствовала, как мой свет реагировал, хотел погрузиться вместе с ним в это, так сильно хотел этого…
А потом я слегка отступала.
Отчасти это могло быть связано с Даледжемом.
Я чувствовала, как он борется с отпечатками, крепче стискивая меня. Он застонал, когда я притянула его, прося быть грубым. Он снова застонал, когда я открыла свой свет и позволила ему почувствовать меня. Я чувствовала, как он хочет кончить, но это было животное желание, а не рациональное, не основанное на каких-то мыслях или чувствах, и уж тем более не на том, чего он хотел ранее.
И всё же его свет и тело притягивали меня так сильно, что я едва не отключалась.
В какой-то момент Ревик физически оттащил меня от себя, дёрнув за руку, за волосы, требуя мой рот, требуя поцелуя. Я скользнула вверх по его телу, и его руки пробрались под мою рубашку, лаская грудь, спину, как будто каждый дюйм моей кожи.
Его рот нашел мои губы.
Я лежала на нём, целуя его, пока Ревик продолжал изучать меня руками.
Его боль как будто просачивалась сквозь кожу и мышцы его груди и живота, пока он прижимался ко мне. Я чувствовала каждый вдох, каждый удар его сердца, каждое движение его губ и языка. Его пальцы снова сжали мои волосы, и я ощутила их кожей головы; его свет притягивал меня, и Ревик углубил поцелуй.