— Железо, — брезгливо ответил сид, который не сошёл с седла, но свесился до самого брюха лошади, невесть как продолжая удерживаться в стременах. — Зубастая щучка попалась, — усмехнулся, вернувшись в седло.
— Пусти! — Мюрин снова дёрнулась.
— Уверена? — Вопрос прозвучал насмешкой.
Когда, как это случилось — девушка не поняла и не заметила. Вот только что они стояли на дороге, а теперь кони летят во весь опор, и гончие под их ногами стелются, и не по дороге вовсе — по-над вершинами деревьев. Мюрин испуганно ахнула и замерла, боясь шелохнуться. Тиски чужих рук тут же ослабли, пусть и не пропали вовсе; теперь её не удерживали — придерживали, и она через мгновение вцепилась в одежду на груди воина.
— Так куда ты держишь путь, красавица? — невозмутимо продолжил разговор мужчина. — И как твоё имя?
— Нетрудно ответить. Я Мюрин из Мак-Мирнов, что в Теркайле, — ответила она, преодолевая робость. — Я шла в Сид Фемен, чтобы просить помощи.
— Помощи? В Сид Фемен? — неподдельно изумился он. — Что за несчастье повело тебя туда? Неужто жених обманул? Или подружки...
— Нет у меня жениха. И подружек больше нет, — зло оборвала его Мюрин. Сердце обожгло поутихшей было болью, вытравило из груди страх и сомнения. — Смерть пришла из-за моря, желтобородые всадники, которым нет числа, и Теркайла больше нет.
— И чего хочешь ты от короля Нуаду по-прозвищу Аргатлам?
— Смерть за смерть. Погибели для чужаков.
— Горячее сердце у тебя, Мюрин. Жжётся, — вымолвил он непонятно — не то похвалил, не то насмехался.
— Не ты ли сам Нуаду, коли так выспрашиваешь?
— Моё имя Конн, — назвался всадник, но ни отца не упомянул, ни рода, а вместо этого спросил мягко: — Замёрзла, воинственная Мюрин?
Только теперь она поняла, что хоть конь и скользит плавно, словно в штиль по морской глади, и говорить выходит легко, но ветер хлещет в лицо — студёный, яростный, и не только руки без перчаток замёрзли, но и сквозь плащ пробирает холодом.
Девушка неуверенно кивнула, и Конн укрыл её полами своего плаща, теснее прижав к груди. Кем бы ни был он, а по-прежнему ощущался человеком из плоти и крови, и Мюрин не стала противиться, тем более необычный плащ его окутал мягким невесомым пухом, и вмиг стало тепло. А в следующее мгновение её вдруг потянуло в сон — от внезапного тепла ли, или от неожиданной уверенности, что всё идёт правильно и так, как должно.
Неправильное это было ощущение. Не с чего Мюрин верить этим всадникам, не к добру они встретились — не может такая встреча быть к добру! Она уже знала, кто они, знала их название, но не решалась произнести вслух. Как будто до тех пор, пока имя не озвучено, происходящее оставалось обыденным и обратимым, а сами они — обычными воинами и охотниками.
Но обрывок звёздного неба, по воле неведомого чародея служивший плащом всаднику, укрывал от ветра, а сердце мужчины билось размеренно и сильно, и всё это убаюкивало.
— Кто ты, Конн? — спросила, борясь со сном. — Уж не тот ли…
— Нет, — оборвал он, не позволив договорить. — Отдохни, Мюрин. Ночь долгая, путь длинный.
— Некогда спать, — возразила она и тряхнула головой. — Куда ты меня везёшь?
— Ты хотела говорить с королём Нуаду? Что ж, говорить с ним ты сможешь на королевском пиру.
— Каков он? Как заслужить его милость?
— Не нужна тебе его милость, — отрезал Конн. — Спи, Мюрин. Чем дольше не спишь, тем дольше дорога.
Он повторял её имя как будто с удовольствием, прокатывал на языке, словно редкое лакомство или глоток свежей воды после дороги. Выходило оно мягко, ласково, вкрадчиво, словно осторожное касание к щеке.
Девушка попыталась продолжить расспросы, но колдовской сон пересилил, и она уронила голову на плечо всадника. Тот осторожно поправил капюшон тонкого шерстяного плаща.
Кавалькада мчалась вперёд с гиканьем и хохотом, со свистом и кличем рогов, но Конн двигался в конце свиты, безучастный к общему веселью, позволяя гончим самим выбирать путь.
Он любил Самайн, это была его ночь, смысл его существования. Ночь, когда Великий гон мчался по небу от моря и до моря, собирая тех, кто нарушил запрет и вышел на дорогу. Разбойников убивали, воинов брали в свои ряды, детей и женщин — забирали с собой, в сид, кого в услужение, кого — в обучение, кого — для пользы или веселья. И этой ночью всё поначалу шло обычно, и весело, и было достаточно с собой хмеля и еды, и азарт охоты пьянил сильнее вина... пока свора не заметила одинокую девичью фигурку на дороге.
Чем тронула его Мюрин? Что задела внутри? Отчего веселье вмиг выветрилось, уступив место мрачной задумчивости, беспокойству и непонятной тоске? Почему всю дорогу он осторожно держит спящую девушку на руках, не позволяя коснуться зачарованного седла?