Но Маринетт лишь улыбнулась, и ее глаза снова переполнились странным выражением. И до упомрачительности знакомым. Адриан уже знал, чей взгляд видел в глазах Маринетт, но еще он понимал, что не должен был его видеть. Потому что это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Потому что в реальной жизни так не бывает. Шанс того, что Ледибаг могла все это время быть настолько близко, чудовищно мал, чтобы оказаться правдой.
Когда ищешь преступника, всегда в первую очередь исключаешь тех, кого хорошо знаешь. Так уж устроен человек.
И в эту секунду Адриан почти презирал себя: за то, что находил образ своей Леди в другой девушке, и за то, что причинял боль не заслуживающей того Дюпэн-Чен.
А Маринетт смотрела на него в ответ и странным образом ощущала себя и отвергнутой, и принятой одновременно. Похоже, ей тоже было сложно разобраться в этих запутавшихся чувствах.
Маринетт поднялась со скамьи.
— У тебя же сегодня концерт, да? — Она улыбнулась. — Желаю удачи.
Адриану хотелось очень многое ей сказать, но получилось лишь кивнуть.
❁❁❁
Стоя за кулисами, Адриан переминался с ноги на ногу и ожидал своего выхода. Отец стоял рядом.
— Напомни мне еще раз, что я тут делаю? — хмурился Агрест-младший и выглядел он мрачнее тучи. Сейчас ему было уж точно не до фортепианной музыки.
— На этот концерт приглашены деканы нескольких престижных университетов Парижа, так что мне хотелось, чтобы они посмотрели на тебя сегодня.
Адриан ничего не ответил и мысленно вспоминал слова Ледибаг о нем и о его отце. Агрест понимал, что продолжает злиться на отца, словно ребенок, но что за этими эмоциями скрывалось на самом деле? Адриану, и правда, совсем не хотелось признавать правды, слишком противоречивыми были его чувства. Леди действительно хорошо знала его. Слишком хорошо. Даже лучше, чем он сам себя знал.
Габриэль вздохнул.
— Тебя скоро объявят. Я вернусь в зал.
И он ушел, а его сын остался стоять и наблюдать из-за кулис за тем, как один из участников конкурса доигрывает симфонию, и получалось у него блестяще. Идеально скопированные ноты и ритм. И такие же механические аплодисменты, словно бы и ненастоящие.
Адриан не сразу заметил, что объявили его выход, так что конферансье пришлось объявить его дважды.
И вот он уже шел к начищенному до блеска фортепиано. Адриан опустился на банкетку, перед ним — партитура и клавиши. Из зала донеслось нетерпеливое покашливание. Похоже, он замешкался дольше, чем следует.
Наконец юноша поднял руки и начал играть. Внезапные звуки сразу же гулким эхом рассыпались по залу.
Зазубренная наизусть мелодия, выученные до автоматизма движения рук и проверенная веками музыка, пред которой сидящие в зале затаивают дыхание. Потому что так принято, а не потому что испытывают какие-либо искренние чувства. Все, что нужно сейчас, — не отступать от заданного темпа, не менять ни единой ноты. Просто продолжать играть то, что они хотят услышать, просто следовать обозначенной схеме.
Как вдруг в темноте закулисья сверкнул чей-то яркий силуэт. Не сбиваясь с ритма и не отрывая пальцев от клавиш, Адриан поднял взгляд и увидел ту, что совсем не ожидал сейчас увидеть. Ледибаг внимательно наблюдала за ним из тени, и ее лазурные глаза выжидательно сверкали.
«Когда-нибудь однажды сыграешь для меня?»
И ручеек мелодии внезапно сменил привычное направление. Отклонившись от изначального курса, он вырвался вперед, он извивался, кружился, взлетал и зависал в воздухе, словно перышко, а затем снова летел вниз и падал, оглушительно разбиваясь о землю на сотни крохотных капель. На тысячи разнообразных звуков.
Адриан знал, что преподаватели, сидящие в зале, уже возмущенно фыркают и мысленно клеймят его бездарью, посмевшей так сильно исказить шедевр мирового искусства. Но Адриану было все равно. Потому что сейчас он играл не для них.
Леди, затаив дыхание, слушала. Поглощенная этим мелодичным вихрем, она закрыла глаза и, кажется, сейчас тоже стала частью этой музыки. Когда-то Агрест боялся, что она может рассыпаться, но сейчас… сейчас она была частью его игры.
С помощью клавиш Адриан передавал все те чувства, что не мог описать; все то, что никак не получалось выразить словами; все, что так долго томилось в душе, — все это сейчас звенело, взрывалось яркими красками и заново объединялось в нечто невообразимо прекрасное.
Ощущая вибрацию инструмента при каждом прикосновении к клавишам, Адриан почти физически мог почувствовать, как это внутреннее рычание фортепиано скользит по струнам, поднимается по клавишам, а затем перетекает в его пальцы и, циркулируя по всему телу, наконец подбирается к самому сердцу. Эта музыка гремела под самыми ребрами. И душа пела и дрожала одновременно с пляшущими звуками.
Адриан играл. Впервые за долгое время играл так, как сам того желал, как звало его сердце. Впервые за многие годы это огромное клавишное чудовище, кажется, сумело подчиниться ему. Или просто он сам сумел правильно услышать его зов? Агрест играл, и ему внезапно вспомнилось, что когда-то давно его мама тоже играла фортепиано. Очень размыто, но он увидел, как, будучи совсем крохой, сидел у нее на коленях и наблюдал за тем, как нежно двигались ее руки и какими теплыми и мягкими становились звуки, издаваемые этим клавишным созданием.
Мелодия Адриана тоже замедлилась. Почти забытые воспоминания вплетались в многообразную канву музыки, создавая нечто новое. Нечто завораживающе исключительное.
В последний раз звонко опустив руки на клавиши, Адриан замер. Ловя последние мгновения, он слушал эхо угасающих звуков и отпустил пальцы от клавиш лишь тогда, когда последние звуки окончательно рассеялись в воздухе.
Все еще не двигаясь с места, Адриан продолжал тяжело дышать, чувствуя холодные капли на лбу и шее, и широко распахнутыми глазами смотрел на инструмент, словно познакомился с ним впервые. Может, так и было?
Восемь минут непрерывной импровизации и оглушительная тишина в ответ, режущая слух, но у юноши в голове продолжала петь сыгранная им мелодия. Она все еще текла по венам, сосредотачивалась в его мелко дрожащих руках и билась в его взбудораженном сердце.
Не дожидаясь ответной реакции слушателей, Адриан резко поднялся и направился за сцену. И только оказавшись за кулисами, он услышал взревевший зал: то ли от негодования, то ли от восторга. Что если, и то, и другое?
Вот только Леди здесь уже не было.
Прежде чем его успел кто-нибудь перехватить и завалить множеством вопросов, Адриан поспешил в гримерную. Он не мог быть уверен точно, но… он угадал. Она действительно ждала в его там. Не ушла, не исчезла. Она здесь.
— Я… — Адриан все еще тяжело дышал. — Я хотел тебе кое-что сказать…
Леди улыбнулась и нежно коснулась его щеки.
— Разве ты уже не сказал?
Все его сомнения, догадки, мысли и чувства — все это звучало в его музыке. И Леди не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы понять бурю эмоций, грохочущую в его сердце.
Юноша взял ее ладони в свои руки. Ему все-таки хотелось об этом сказать лично, словами, и Леди была готова слушать.
— В тот раз ты спросила меня, какой я знаю тебя. И сейчас я готов дать ответ.
И Леди не нужно присутствие акуманизированной, заставляющей говорить правду, чтобы убедиться в честности его слов. Достаточно было заглянуть в его глаза.
Слова Адриана были, словно бы продолжением его музыки.
Он действительно любил в ней героя, готового пожертвовать всем, лишь бы спасти невинную жизнь; героя, готового охранять Париж днем и ночью, выматываясь до изнеможения, лишь бы сохранить его таким же прекрасным, каким он есть сейчас. И это качество ее характера делает ее поистине удивительной. Но точно так же он любил в ней и человека, способного раскрывать людские сердца. Он знал, что его Леди умела замечать даже в самых черствых людях нечто прекрасное и делала все, чтобы их сердца сохраняли эту чистоту. Он любил в ней девушку, чьи глаза каждый раз загораются магическим светом, стоит ему лишь прикоснуться к ней. Он видел человека, невероятно внимательно слушающего его горестные рассказы о прошлом и никогда не осуждающего. Человека, готового внезапно бросить все дела и примчаться к нему посреди ночи из-за какого-нибудь пустяка. Он видел в ней человека, спасающего его снова и снова из пучины кошмара. Он видел девушку, скрывающую очень болезненные шрамы под красным в горошек костюмом. Девушку, что так упорно продолжала закраивать его раны, но при этом не желала обнажить собственные.