– Да.
– И которого, если я не ошибаюсь, не зовут Ларпаном?
Флоримон Фару нахмурил свои густые брови:
– Откуда вы это взяли?
– Вы споткнулись на имени.
– Ладно. В самом деле, этот Ларпан не Ларпан. Он стоит на учете в полиции и был судим за вымогательство в 1925 и 1926 годах. Потом о нем ничего не было слышно, но это ничего не значит. В то время он назывался Мариус Дома, а мы называли его «блуждающим огоньком». Думали, что он в одном месте, а он оказывался в другом. А когда я говорю, что его звали Дома… Он жил под этим именем, ведь это типичное имя для северян, а?
– А он был с севера?
– Да, оттуда. Из местечка, особенно пострадавшего от войны… от войны 1914 года… полностью стертого с лица земли, а муниципальные архивы были уничтожены.
– Очень удобно.
– Да.
– И в качестве «блуждающего огонька» он продолжает жить за счет грабежей, не так ли? По радио сказали, что именно он украл Рафаэля.
Фару махнул рукой:
– Вранье.
– Так теперь вы распространяете ложные новости по радио?
– Не новости ложные, а картина фальшивая.
– Ах! Ах! Для слуги государства, я бы сказал, у вас несколько странное мнение о национальных музеях.
– Я говорю о картине, которую нашли при нем. Сразу же подумали, что речь идет о том самом Рафаэле, но нас разубедил эксперт. Это была копия, и даже довольно грубо сделанная.
– Нашли при нем… гм… а, да!
Я вспомнил о размерах украденного шедевра, приведенных в прессе наутро после кражи. Пятьдесят сантиметров на двадцать пять. Сняв раму, нетрудно было ее спрятать. Перед моим взором снова возникла сцена, которую я видел прошлой ночью в подвале улицы Пьер-Леско.
– …Он таскал это прямо на теле, и ваши люди обнаружили предмет, только лишь расстегнув его сорочку как раз в тот момент, когда мы пришли в подвал, так ведь?
– Да уж, у вас глаз – алмаз.
– Ну, вам это хорошо известно. Ведь я не являюсь чиновником, ежемесячно получающим зарплату. Я частный детектив. Не будь у меня наблюдательности, мне нечего было бы есть.
– Так вот, у вас будет на чем потренировать вашу наблюдательность.
Он снова взял одну из фотографий и принялся водить пальцем подозрительной чистоты по лицу обворожительной Женевьевы.
– Что там?
– Да. Она вне подозрений. Это не преступление – спать с жуликом, который не возникал в течение двадцати восьми лет, даже если этого типа убили, а на нем была найдена копия украденной картины. Если фальшивый Ларпан…
– Еще один фальшивый.
– …продолжал свою неблаговидную деятельность, она, по-видимому, не была в курсе. Ларпан – оставим за ним это имя – не жил постоянно в Париже. Он время от времени наезжал сюда. Как, впрочем, все богачи. Неделю назад он приехал из Швейцарии и остановился в отеле Трансосеан на улице Кастильон. Так значился на карточке гостиницы. Мы проверим это. Я сказал, что Женевьева Левассёр была его любовницей. Это правда и не совсем правда. Она спала с ним время от времени. В нынешнем году и в прошлом во время пребывания Ларпана в столице. Но она не следовала за ним в его перемещениях. В течение последних двадцати четырех месяцев практически не покидала отеля Трансосеан, где и проживает постоянно. Я говорю вам, мы ни в чем не можем упрекнуть ее. Ни в том, что она сама его убила… Всегда возможна драма на любовной почве, но у нее есть алиби, правда, довольно неопределенное… Ни в том, что пыталась скрыть свою связь с ним.
Сама нам в этом призналась во время проверки в отеле. Они оба так незаметно вели свое дело, что, я думаю, мы ничего бы не заметили без этих признаний. Отметьте, что когда она узнала, что ее любовник трагически погиб и мы, по-видимому, относимся к нему без особого почтения, то пожалела о своей откровенности, но было уже поздно. Итак, мы ничего не имеем против нее, и Женевьева находится вне подозрений, но общение с таким таинственным типом, как этот Ларпан, в наших глазах создает – как бы сказать?– неблагоприятное отношение, вы понимаете меня? И я не могу официально поставить ее под явное наблюдение. Ничто не оправдывает такую меру, и она, заметив это, тут же возмутится. А учитывал связи…
– Или связи того, кто ее содержит.
– …мы хорошо будем выглядеть. Поэтому необходимо соблюдать самую большую осторожность. Она знает слишком много людей. Весь Париж. Так, например, опознала тело, но ее имя не будет упомянуто. Попробуй скажи «человек из ее окружения», и пошло-поехало. В этой среде невозможно топать нашими грубыми башмаками. В то время как…
– …элегантный джентльмен моего типа…
– Вот именно. Вы себя очень точно описываете, Бюрма.
– Ладно, хватит лести. Не будучи Брюмелем, говорят, что я достаточно элегантен. И во всяком случае, я похож на что угодно, но только не на легавого. Впрочем, тем лучше. Но я не джентльмен. Ибо, будь я им, то отказался бы от вашего предложения, а вас выкинул бы за дверь.
– А я, если бы был настоящим фараоном, то и пяти минут не стал бы выслушивать вашу трепотню.
– Ладно. Теперь, когда мы оба высказались, давайте данные.
– Женевьева Левассёр, это вы знаете. Отель Трансосеан, вы тоже знаете. Апартаменты 512… Это совсем наверху, но ничего общего с мансардой.
– Кровати удобные?
– Я посылаю вас туда не для того, чтобы дрыхнуть.
– Кто говорит – дрыхнуть? Работает у Рольди, фирма «высокого шитья»?
– Да. Манекенщица.
– Ясно. Что я должен делать?
– Втереться к ней в доверие.
– Под каким предлогом?
– Я думаю, что Нестор Бюрма сам разберется.
– Не всегда. В конце концов я постараюсь найти что-нибудь. А сколько ей лет?
– Тридцать, но на вид ей лет двадцать пять.
– Тогда, должно быть, все тридцать пять.
– Нет. Тридцать.
– Пусть тридцать. Даже если тридцать пять, я – за. Постараюсь втереться к ней в доверие, как вы говорите.
– Это скорее приятная работенка, вы не находите?
– Все работы, которые поручают другим, приятные.
– Во всяком случае, откройте пошире глаза, если заметите что-либо…
– Знаете, старина,– сказал я.– Если я замечу что-нибудь, а в этот момент…
Я схватил одну из фотографий и постучал по ней:
– …мне придется выбирать между парой ваших бакенбард и этим бюстом…
– Вы выберете премию,– отрезал он.
Я поднял брови:
– Ах! Так шутки в сторону, можно сказать? А какая премия?
– Три миллиона.
– Предлагаемая Обществом друзей шедевров или что-то в этом роде?
– Да.
– Черта с два. Общество – фикция, и премия – фикция, как и картина, найденная на Ларпане.
– Не совсем так.
– О-о. А это случайно не мизансцена, цель которой посеять панику среди воров картин, если их несколько, и под* бить одного из них предать всю банду? Если этот один попадется в ловушку и выдаст других, то может не надеяться получить хоть полушку, а?
– Да, да,– ответил он уклончиво.– Фикция? Я уже поправил вас. И сказал: не совсем так. При случае премия попадет в карман честного человека, если тот найдет или поможет найти картину.
– Тогда у меня есть шанс?
Он улыбнулся:
– Гм… Скажем так: пятьдесят процентов шанса.
– Три миллиона, даже на пятьдесят процентов, это интересно.
– А сколько стоит сама картина при этих условиях? – спросила Элен.
– Несколько сотен миллионов.
– Ого!
– Вот именно!
– Значит, в любом случае стоит поискать ее,– сказал я.– А Ларпан? Так он вор или нет?
– Мы ничего не знаем,– вздохнул комиссар.– Мы идем вслепую… Можно рассмотреть несколько гипотез. Во-первых…
Он поднял пожелтевший от табака палец:
– …это был вор. При нем находились подлинная картина и копия, у него забрали его деньги и оригинал. В данном случае виновными оказались его сообщники. К несчастью, мы не знаем, где их искать на данной стадии расследования…
– А если они существуют, то должны были смыться.
– Да. С другой стороны, с момента его приезда в Париж те немногие люди, которых он посещал, безупречны. Во-вторых…