Он кивнул ей, отступил в сторону (прямо в лужу, воды которой разделились по обе стороны от его ноги) и как ни в чем не бывало пошел дальше, оставив Джейн стоять столбом как раз на том месте, которое приняло на себя основной заряд воды из-под колес автобуса № 42а, проехавшего прямиком через лужу несколькими мгновениями позже.
Штат читал письмо.
Это было не так-то просто, поскольку алфавит и, разумеется, язык, которые в нем использовались, уже несколько веков как вымерли; но это можно было понять. Писавший это письмо скорее всего не испытывал необходимости в бумаге и чернилах очень долгое время.
Дорогой сэр! — в переводе гласило оно.
Должен проинформировать вас, что я увольняюсь. Вы, наверное, не помните меня, хотя я-то однажды видел Вас поверх чьей-то головы на каком-то приеме — Вы пожимали руки направо и налево и что-то там такое открывали. Я поднимал Солнце в течение 777 лет, 7 месяцев и недели, считая этот четверг, но сейчас это уже слишком, и с меня довольно. Это скандал, вот что это такое, и с этим необходимо что-то делать. С почтением, остаюсь Ваш и т. д.
Штат вздохнул и положил письмо на стол текстом вниз.
С этим необходимо что-то делать.
«Совершенно верно, — сказал он себе, — и мы сделаем, как только обретем почву под ногами. И восстановим нормальный график в самом скором времени. И, разумеется, принесем свои извинения за временные неудобства».
— Адское пламя! — сказал он вслух.
— Прошу прощения, но это на другом этаже, — отозвался голос с противоположного конца стола. Он поднял голову и увидел Гангера, А.Д., который сидел в кресле для посетителей; Штат и представить себе не мог, что в нем можно устроиться с таким комфортом.
— Премудрость невелика, — ответил Гангер. — Нужно просто поерзать немного, пока не найдешь ту часть сиденья, где не торчат пружины.
Вот в чем дело, понял Штат: он отвечает прежде, чем ты заговоришь. Это, конечно, чертовски раздражает, но несомненно повышает эффективность работы. Вроде этих факсов и прочей офисной машинерии.
— И? — спросил он.
— Да, — отвечал Гангер, состроив печальную мину, выглядевшую на его лице совершенно неуместной. Оно было скроено исключительно для улыбок. — Вопрос только, как?
— Вот именно.
— Что ж, — сказал Гангер, откидываясь назад и сцепляя руки на затылке, — вот вам и вся проблема. В двух словах.
Штат сдался.
— Ну хорошо, — сказал он. — Не могли бы вы теперь вернуться назад и заполнить пробелы, если вас это не затруднит?
Печальная гримаса растеклась, как плавленый сыр, перейдя в привычную широкую улыбку.
— Вы думали: «Проклятье, вот и еще один незаменимый работник взял и вручил уведомление об увольнении, и какого дьявола нам остается теперь делать?» Я ответил «Да», поскольку, черт меня побери, если я мог придумать что-нибудь еще. Но факт остается фактом, его нужно заменить кем-нибудь, в противном случае это будет большая радость для производителей осветительных приборов, но вряд ли хороший подарок для всех остальных, плюс вам придется платить двух-с-половинный оклад человеку на луне. Вопрос только, как вам удастся заполнить подобную вакансию из того отребья, что у вас имеется в наличии?
— Вот именно.
— Что ж, вот вам и вся проблема, — улыбаясь, сказал Гангер. — В двух словах.
— Это очень впечатляюще — то, как вы это делаете.
— Показуха, — ответил Гангер. — Телепатия — это как телевидение и теле-все-что-угодно. Выглядит неплохо, но в конечном счете едва ли от нее есть какой-либо толк. Но это не совсем телепатия, — поспешно добавил он, — скорее что-то вроде озарения. Иногда в нашей работе это бывает очень полезно.
— Ах да, — произнес Штат, слегка наклоняясь вперед. — Я как раз собирался спросить вас об этом.
Гангер вздернул уголок рта, демонстрируя еще один изотоп своей неувядающей улыбки.
— Вы совершенно правы, — сказал он. — Прямо в точку.
Штат зарычал на него. Он рассмеялся.
— Не беспокойтесь, — проговорил он. — Мы в одной упряжке. А это означает, что я должен играть честно. Что означает, что вы можете мне верить. Согласны?
— Возможно.
Гангер встал и подошел к окну.
— Хороший у вас вид отсюда, — проговорил он.
— Все царства земные, — рассеянно ответил Штат. — Слушайте, что на самом деле представляют собой ваши люди?
— Ничего особенного, — ответил Гангер, не отрываясь от окна. — Мы — скорее «они», чем «вы», но мы на вашей стороне. Этого достаточно?
— Нет.
— Ну хорошо. Мы — департамент, такой же как все остальные департаменты, но мы обладаем значительной автономностью в рамках — весьма жестких рамках — наших инструкций. Глава же нашего департамента получает плевок при каждом крещении.
Штат кивнул.
— И отречение от всех дел его?
— Именно. А также от искушения, хотя ему вряд ли есть чем особенно искушать. По крайней мере, в последние пять лет.
— Пять лет? — Штат поднял бровь. — Почему именно…
— Наш департамент был выставлен на конкурс, — пояснил Гангер. — Видите ли, это был эксперимент, а мы в нем были белыми мышами. Пять лет назад мы были самым безнадежно отсталым департаментом во всей системе…
— Не может быть!
Затылок Гангера кивнул.
— Именно так. У нас было огромное количество рабочих мест, и в то же время безнадежно мало работников. Дела стояли на месте, души залеживались на складах, котлы все еще работали на дорогостоящей и неэкологичной сере, и, что хуже всего, на все это уходила чертова прорва денег. Поверьте, вся наша система была на грани развала. Фактически некоторые полагали, что она уже давно развалилась, просто при всеобщем бардаке этого никто не заметил.
Штат взял карандаш и начал нервно постукивать им по столу.
— Мне никто об этом не говорил, — произнес он.
— Да неужели? — Гангер, немного наклонившись, оперся на подоконник. — Меня это нисколько не удивляет. По правде говоря, этот факт не из тех, о которых нам хотелось бы, чтобы вы знали. Во всяком случае, наверху сочли, что поскольку любые их действия вряд ли смогут еще ухудшить положение, то стоит провести эксперимент и попробовать передать дело в руки сторонних подрядчиков. Моя команда получила контракт, и с тех пор… Что ж, можете судить сами.
Наступила пауза, в течение которой можно было не торопясь досчитать до семи — и до десяти, если слегка поторопиться.
— Так вы не…
— Не профессионалы? — рассмеялся Гангер. — О, что вы, мы все вполне профессионалы. Я не смертный, если это то, о чем вы подумали.
— Но если вы не смертный, значит, вы… — голос Штата постепенно сошел на нет, как перестает капать вода из перекрытого крана. Гангер покачал затылком.
— Совсем не обязательно, — сказал он. — Таково общее заблуждение. Большинство из нас остались от предыдущих систем, хотя…
— Предыдущих систем?
— Религии предков, — объяснил Гангер. — Классическая мифология. Один и Тор. У нас в бухгалтерии работает один парень, раньше он был Озирисом — или Анубисом? Чудной тип, но при его работе это, в общем-то, даже помогает, когда у тебя на плечах шакалья голова. Я-то сам пришел из Философии.
— Из Философии?
— Именно, — подтвердил Гангер с оттенком гордости. — Персонификация абстрактной концепции. Я — дитя немецкого неонигилизма конца XIX века. Можно сказать, один из джентльменов господина Ницше, — он хохотнул над собственной шуткой. — Простите, но я довольно сильно отклонился от темы, не так ли? Я начал все это говорить к тому, что в нашем департаменте в штате действительно есть несколько человек, которые изначально были смертными.
Штат попытался найти подходящее слово или хотя бы звук, но не преуспел. Собственно говоря, единственным раздавшимся в комнате звуком был звук его падающей челюсти.