Когда декларация была дочитана до конца, председательствующий предложил всем, кто голосует за нее, поднять свои мандаты. И тут неожиданный порыв поднял всех на ноги. Зал встал. Общее радостное волнение вылилось в дружно подхваченную всеми делегатами грозную мелодию «Интернационала».
Молодой рабочий, стоявший рядом с Авелем, когда доходило до слов припева: «Это будет последний и решительный бой», с особенным нажимом произносил вместо «Это будет» — «Это есть».
Это есть наш послеедний
И решительный бо-ой! —
с радостным упоением пел он. И дальше, тоже на ходу меняя слова:
С Инте-ернациона-а-алом
Воспря-анул род людской,
Авель счастливо улыбнулся и вслед за соседом стал петь так, как и он.
А когда кончили петь «Интернационал», все делегаты стояли некоторое время молча. И в этот момент чей-то голос крикнул из задних рядов:
— Товарищи! Вспомним тех, кто погиб за свободу!
И все, не сговариваясь, в едином порыве запели:
Вы жертво-ою па-али в борьбе ро-ковой
Любви беззаве-етной к наро-о-оду!
Вы отда-а-али все, что могли, за него,
За жизнь его, че-естъ и свобо-о-оду.
Перед глазами Авеля проплыли лица не доживших до этого дня друзей. Измученное чахоткой лицо Тамаза Бабилодзе. Изуродованное сабельным шрамом, залитое кровью лицо зарубленного Саши Ельцова. Родное, незабываемое лицо любимого друга Ладо…
Прощайте же, братья, вы честно прошли
Свой доблестный пу-утъ благоро-о-одный…
Авель ощутил на своем лице слезы. Оглянувшись, он увидел, что плачут многие. Какой-то пожилой солдат рыдал как ребенок. Не все выражали свои чувства так открыто. Но слезы блестели в глазах даже самых суровых, самых замкнутых. Каждому из них было кого вспомнить. У каждого были на сердце рубцы и шрамы, память о тех, кто отдал жизнь за то, чтобы настал этот долгожданный день.
«Вот и обо мне когда-нибудь вспомнят так же, — подумал Авель. — Вспомнят — и дальше, к новым боям, новым сражениям… Ну что ж, я готов. Если революции потребуется моя жизнь, я готов…»