Байрам, несущий счастье
Не знаю почему, встреча с Этери наполнила меня каким-то новым, очень приятным и в то же время тревожным чувством. Когда я думал о ней, мне почему-то хотелось сделать что-нибудь такое, от чего людям стало бы лучше жить на свете. Я стал мечтать, и мои мысли обратились к голубому камню.
«Хорошо бы, — думал я, — достать кусочек такого камня и подарить его Этери. Может быть, ее глаза не смотрели бы тогда так грустно. Нет, маленького камешка мало: надо найти большой камень и на самолете отвезти в Москву. Там разделят его между всеми полками, заводами и колхозами, и советские люди наполнятся новой силой и быстрее разобьют проклятых фашистов».
Мне и неловко было перед собой за такие наивные мечты, и в то же время я не мог от них оторваться.
«Как знать, — думал я в свое оправдание, — может быть, на самом деле есть на свете камень, который обладает необыкновенными свойствами: укрепляет человеческий организм, развивает в людях хорошие качества».
Вечером ко мне, как всегда, пришел Саур, чтобы вместе делать уроки. Я сказал:
— Ты почему не показал мне человека, который прикасается к голубому камню?
Саур удивленно ответил:
— Сам знаешь, некогда было: на станцию ходил, кепку продавал, пирожки покупал…
— За автобусом бегал, — добавил я язвительно.
Мы раскрыли тетради и принялись извлекать квадратные корни. Когда с уроками было покончено, Саур пошел к выходу:
— Завтра я покажу тебе его. Завтра.
Я ждал этого «завтра» с таким интересом, точно и в самом деле верил Сауровой сказке. Даже спал плохо.
На другой день прямо из школы мы направились на Красивую улицу, где, как говорил Саур, остановился у своих знакомых этот человек. Я знал Красивую улицу. Почему она называется так, неизвестно: она узкая, мостовая ее покорежилась, деревья худосочные. В Нальчике есть улицы куда более красивые.
Шагая рядом с Сауром, я рассказывал ему, как ловят в нашей станице знаменитую донскую селедку, а сам прислушивался к странным звукам, которые откуда-то неслись к нам. Звуки были похожи на флейту и в то же время на поющий человеческий голос. Пока мы шли, они усиливались, к ним присоединился нежный звон колокольчиков, потом все стихло.
У трехоконного домика Саур остановился и заглянул в щель забора:
— Вот он!
Я нашел другую щель и проворно прильнул к ней. Под густой липой спиной к нам сидел человек в черкеске и что-то говорил по-кабардински, а перед ним, с обращенной в пространство улыбкой, стоял пожилой мужчина, тоже в кавказской одежде, и внимательно слушал. Ясные, немигающие глаза его, казалось, смотрели прямо на солнце.
— Кто из них? — шепотом спросил я.
— Тот, что говорит.
— А что он говорит?
— Он говорит: «Это ничего, Коншобий, что глаза твои незрячи: ты видишь душой. Ходи и весели сердца людей».
Человек встал и вложил в руку слепого какой-то продолговатый, закругленный предмет, очень похожий на рог. Предмет был украшен блестящими шариками и пластинками. Слепой взял его и поднес к улыбающимся губам. И сразу воздух наполнился нежными и веселыми звуками. В них слышался и смех ребенка, и свист щегла, и быстрый, задорный цокот чьих-то каблучков. Проходивший по двору петух остановился и оторопело глянул одним глазом на музыканта. Потом вдруг распустил нарядное крыло и закружился на месте, быстро перебирая лапками. Не отрываясь от щели, затопали ногами и мы с Сауром.
Слепой перестал играть, прижал рог к сердцу и молча поклонился. Слегка протянув руку вперед, он пошел к выходу.
— Легкие у тебя, Коншобий, пальцы! — с ноткой зависти и восхищения сказал человек. — Легкие, как сон. Живи много лет!
Он пошел вслед за слепым к калитке, и я вскрикнул, узнав в нем вчерашнего забавного кабардинца.
Мы отпрянули от забора и с преувеличенным вниманием принялись рассматривать небо. Но хитрость не удалась. Человек пожал на прощание слепому руку, повернулся к нам и, смеясь глазами, сказал по-русски с чуть заметным, приятным акцентом:
— Зачем лезть в щель, когда есть дверь? Входите, юноши. Молодежи я рад всегда.
Так познакомились мы с Байрамом. Не знаю, что ему понравилось в нас, только с того дня мы проводили у него почти все наше свободное время, и он всегда радовался, когда мы к нему приходили.
Кто он был, этот удивительный человек? Сам себя он называл просто мастером. Конечно, он был мастер, но не простой, а какой-то особенный, необыкновенно интересный. Потом я много слышал о нем от людей. Люди говорили, что у него пальцы волшебные, ум как у мудреца, а душа как у ребенка. Он чинил и дырявые крыши, и дамские миниатюрные часы, и скрипучие арбы, и блестящие велосипеды. Ему всегда хотелось придумать такую вещь, какой люди еще не знали. Он изобрел музыкальные инструменты с какими-то новыми звуками, солнечные часы, необыкновенные лунные светильники и, как добрый волшебник, отдавал это людям. В кармане у него всегда была интересная игрушка. Он незаметно перекладывал ее в карман кому-нибудь из детей. Найдя ее у себя, ребенок от удивления и радости слова сказать не мог, а Байрам смотрел и смеялся.