Под байковым одеялом было душно, колко и потно. В рот налезли тысячи волосинок и кололись, словно я проглотил ежа или гнездо с осами. И я подумал, как это было бы здорово, если бы ученые сделали такую машину, вроде рентгеновского аппарата. Чтоб запихнуть в нее человека, посветил, поколдовал и — все ясно-понятно и не над чем голову ломать. Этот — хороший человек, а этот — гад и подонок, и никаких дураков, то есть никаких сомнений. И чтобы каждому выдавали такую табличку: «отл.», «хор.», «поср.», «пл.». А для всяких предателей, доносчиков, убийц, фашистов: «очень пл.». Одним словом, кол с минусом. Вот такие пироги. И какая бы тогда настала замечательная жизнь! Всех «пл.» и «очень пл.» собрали бы в кучу и отправили на необитаемый остров, чтоб они там перевоспитывались. А если они и поубивают друг друга — тоже не беда, человечество от этого не пострадает. «На палубе матросы курили папиросы, а бедный Чарли…» Ну, тех, кто «поср.», подтягивали бы до уровня четверочников и пятерочников, как у нас в школе. Конечно, они бы исправлялись, а куда ты денешься, если тебя будут окружать одни только хорошие и очень хорошие люди! И вообще, как влепят тебе табличку «пл.», тогда запоешь!
Интересно, а какую табличку выдала бы та машинка мне? Конечно, я не самый распоследний гад, это ясно. Но и на «хор.», пожалуй, не вытяну. Вот чайку убил, и вообще… Пожалуй, больше, чем на «поср.», рассчитывать не приходится. Да, не очень весело… «…а бедный Чарли Чаплин окурки подбирал. Тара-тара-татам…»
Уж не знаю, до чего я додумался б, видно, вообще заехали бы шарики за ролики, если бы вдруг не раздался восторженный голос Ростика:
— Есть! Щука есть! Щу-ка-а!
Этот торжествующий вопль будто разбудил меня. Я выпырнул из-под своего одеяла и задышал всей грудью, словно с другой планеты вернулся. Солнце уже поднялось куда как высоко — с самой гонкой сосны не дотянешься! Туман таял под ним, как снег, и росой с прибрежных кустов стекал в реку. За кормой что-то плюхалось, взметало брызги, удилище в руках у Ростика ходило ходуном и выгибалось дугой, тормоз катушки визжал, как моторный катер, видно, щука попалась здоровенная! Все толпились на корме, только Витька сверху, из «вороньего гнезда», подавал советы и указания:
— Отпусти, отпусти чуток, а то жилку порвет! Поводи, поводи ее! Чтоб воздуха заглотнула, она тогда сразу мягче станет! Ох, и крокодилище ж! Держите его, иначе эта зараза в воду стянет!
Ростик стоял, широко расставив ноги и чуть откинувшись назад, и метр за метром накручивал на барабан звенящую жилку. Щука то уходила в глубину, то резко бросалась к берегу, к кустам, и тогда Ростик немного отпускал, чтоб она и впрямь не порвала жилку, но затем снова подтягивал «крокодила» все ближе и ближе. Когда до плота оставалось метров пятнадцать, щука вдруг свечой выпрыгнула из воды и ввинтилась в воздух. Мы ахнули, когда увидели ее: не рыба — полено. Изогнувшись, она замотала головой, словно хотела избавиться от блесны, и тяжело плюхнулась назад. Ростик резко наклонил удилище вниз и отпустил катушку.