В первую ночь мы оказались на небольшой поляне в стороне от дороги, укрылись под плохо натянутым брезентом. Дождь проникал сквозь ветки, собирался в центре брезента, и он прогнулся, вода стала литься между нами и на землю.
Яно не обсуждал наше жалкое укрытие, но мне было не по себе. Походы в лес были в моей жизни с моего рождения, но я поздно понял, что это не было наследственным. Я слышал истории мамы так часто, что мог повторить их во сне, и я читал книги Лесничих больше, чем обычные Лесничие, но мне не хватало прикладного опыта. Одно дело — лазать по деревьям и знать крики птиц, но другое — стоять с веревкой в замерзших руках и пытаться вспомнить, каким узлом соединяли палатку? Это скользящий узел, и если да, то какой? С восьмеркой из веревки? Тогда как завязать его без руководства?
Пока я боролся с этим, Яно вздрогнул и шлепнул себя по шее. Он отодвинул руку, и стало видно раздавленного комара. Когда мы покинули замок, он воспользовался баночкой маслянистого крема, от которого пахло лимоном, но несколько насекомых все равно прилетели.
— Как скоро развивается лихорадка после укуса? — спросил я.
Яно скривился и вытер ладонь об плащ.
— Обычно через несколько дней, но мы далеко от Толукума, опасность лихорадки в деревнях на окраине меньше. Никто не знает, почему.
Может, это было из-за недавних событий — мертвых птиц на земле, болезни Элоиз, комаров у окна — но ответ ударил меня как молния. То, что мы с Элоиз обдумывали не так давно, стало ясным, как день. Я повернулся к нему.
— Как давно в замке те огромные окна?
— Атриумы? — он почесал новый укус. — Первый установили во время правления моей прабабушки, может, семьдесят пять лет назад. Тогда наши фабрики стали производить листовое стекло. Несколько других мы добавили через десять лет. Самые большие были завершены около пятнадцати лет назад.
— И с тех пор росла заболеваемость дождевой лихорадкой?
— Только вокруг Толукума, — сказал он.
— Яно, кто-нибудь замечал, сколько птиц бьется об стекло замка?
Его лицо исказило смятение.
— Ничего не поделать, полагаю. Их порой слышно…
— Не порой, — сказал я. — Все время. Весь день, каждый лень. Знаешь, сколько мертвых птиц я нашел у фундамента замка?
— Что ты там делал?
— Выл от отчаяния после нашего разговора на Бакконсо. Там были десятки, Яно, и это на маленьком участке. Уверен, на балконах и подоконниках их тоже много.
— И что? — спросил он. — Слуги должны такое убирать. При чем тут лихорадка?
Во мне пробудилось что-то родное, культура моей страны, мой народ тут же понял бы связь.
— Те певчие птицы едят комаров, Яно. А вы добавили стекла и убиваете птиц. Меньше птиц — больше комаров, выше риск пострадать от зараженного. Потому это только в городе, а не в деревнях. Это из-за стекла, Яно.
Он перестал чесаться, взгляд стал рассеянным. Он смотрел на воду, струящуюся из провисшего брезента.
— Это… — начал он. — Откуда мы знаем это наверняка?
— Я знаю, что уничтожение одного типа животных в таких количествах меняет баланс в природе, — сказал я. — За таким мой народ следит.
Презрение мелькнуло на его лице.
— Мы не можем быть такими, как твой народ, — он изобразил мой тон. — И, чтоб ты знал, у Моквайи есть свои лесничие, похожие на ваших знаменитых Лесничих, — он задумчиво притих, пока я подавлял желание возмутиться. — Хотя, — добавил он через миг, — я скажу об этом слугам, когда вернемся в Толукум. Может, они смогут подсчитать, сколько там птиц.
— Вам стоит прикрыть стекло, — сказал я. — Или хотя бы добавить зеркала внутри.
— Это будет сложно объяснить.
— Даже если так больных станет меньше?
Он сдержанно посмотрел на меня.
— Если, — сказал он. — Это очень большое если.
Мы молчали остаток вечера, слушали, как дождь лился на брезент. Уснуть было сложно из-за влаги и неудобного места, и ночь тянулась ужасно медленно. Когда за деревьями стало видно серые просветы, мы встали. Мы поделились промокшим ореховым хлебом, я свернул мокрый брезент, и мы продолжили путь.
К счастью, мы ехали быстро. Дорога для карет, по необходимости, тянулась параллельно берегу ниже западной гряды гор, и каретам приходилось ехать дольше, объезжая их, и по крепким мостам, выдерживающим тяжелые грузы. Наша тропа отделилась от главной дороги на второй день и направилась почти по прямой к Пасулу, вела нас по склонам холмов, покрытых растительностью так густо, что в нее можно было зарыться. Кривые ветки нависали над тропой, деревья казались жуткими из-за мха и папоротника. Под вечер после долгого скользкого подъема по туманному склону мы добрались до осязаемой границы — ели и тсуги сменились осинами и соснами, густой мох — крепкими лишайниками, и небо из серого становилось туманно-голубым.