— Проклятье, — Веран крепче сжал поводья. — Из всего, что могло… что, по-твоему, они хотят сделать?
— Не знаю, но ничего хорошего. Давай спустимся и приблизимся. Там роща, где мы можем выждать. Нужно убедиться, что Тамзин там.
Мы съехали с лошадей и повели их по склону вниз, следя за группой, подкрадывающейся к зданию. Я оглянулась пару раз, кусая губу — я хотела бы, чтобы уходящее солнце было прямо за нами, но тогда пришло бы двигаться на одной линии с группой Доба. К счастью, путь был усеян выпирающими камнями, будто корнями скал. Мы прикрывались ими, стараясь вести лошадей подальше от гравия, который мог бы шумом нас выдать.
Мы добрались до тени тополей, окруженных кустами. Мы привязали лошадей и пошли среди зарослей. На краю рощи мы легли на животы и смотрели на здание.
Доб и три его товарища укрылись у реки и разглядывали дом из-за шалфея. Я смотрела на площадки для клеймления, глиняные дома у пещер, их крыши из соломы были красными в свете заката. Одно здание выглядело менее заброшенным — окна были открыты, а труба почернела от недавнего дыма. Земля у двери была вытоптанной, а не усыпанной прутьями от ветра, как у других домов.
— Там мулы, — шепнул Веран, кивая.
В тени занятого здания был столбик под навесом, где два коричневых мула и осел искали что-то у земли.
— Думаю, крупного я видела на прошлой неделе, — сказала я. — На нем ехала женщина, когда наткнулась на Доба.
— Что они ищут? — спросил он, глядя на Доба. — Думаешь, слышали о Тамзин?
— Не знаю, что им от нее нужно, — ответила я. — Это не похоже на Доба, он — браконьер, порой ворует скот. Он не интересовался работорговцами или дорогой, только хотел быть ближе к пастбищам на севере. Скорее всего, он хочет отомстить — у той женщины было много мешков, значит, были деньги и товары. Он, наверное, решил ее ограбить.
Веран выдохнул.
— Что нам делать?
— Ждать, — сказала я. — Посмотрим, что сделает Доб. Кто знает, может, он сделает часть работы за нас.
— Думаешь, он отпустит Тамзин?
— Нет, думаю, он может убить стражей внутри.
Он скривился.
— Я надеялся, что никого убивать не придется.
— Как же мы, по-твоему, заберем Тамзин?
— Я… не думал дальше того, как выйти из твоего лагеря живым, — признался он.
— Свет, ты вообще не думаешь наперед?
— Точно, — признал он. — Мое оправдание, что часть моего мозга не всегда работает.
Я покачала головой, и он рассмеялся.
— Хотя я могу взломать замок, — сказал он. — Это может пригодится.
— Может. Но подождем. Нужно знать, с чем мы столкнулись. Мы не знаем, один там страж или двадцать. Лучше пусть Доб выполнит грязную работу, если это возможно.
Он сдвинул платок и опустил подбородок на руки. Я подперла щеку кулаком. Крыс выбежал из-за кустов и лег между нами.
— Твой пес воняет, — сказал Веран.
— И ты вонял бы, если бы жил в каньоне.
— Наверное. Дипломатический взгляд на мир. Ты стала бы убедительным политиком. Поменяемся работой?
Я представила его тут, как его мягкость и жизнерадостность превратятся в усталость и настороженность.
— Нет, — быстро сказала я. — Но только из-за того, что ты стал бы жалким бандитом.
— Точно, — он поправил руки. — Ах, а ты начала бы международные войны ради веселья.
— Я предпочла бы лежать и есть печенье с вареньем, — сказала я.
— Без грязи на них.
— Именно.
— Почему печенье с вареньем?
— Я как-то украла тарелку еще горячих с подоконника в Горьких источниках, когда мы проходили там с ворами скота. Мы с Розой наелись ими. Вкуснее я ничего не ела.
Он повернул голову, и ухо лежало на руках. Он смотрел на меня. Выражение его лица было забавным, тихим, как звук дождя за окном. Печенье с вареньем, наверное, не впечатлило бы его. Чтобы не видеть этот нежный взгляд, я посмотрела на Утцибор.
— Там Роза потеряла ногу, — я кивнула на поляну справа от дома. Я рассказала ему о товарищах из лагеря утром во время езды.
Он повернул голову.
— Это точно было ужасно.
— Ага. Она потеряла сознание. Я держала ее, пока они отпиливали ногу. Я все еще… — я замолчала, теребя край банданы. — Думаю много об этом.
— У тебя бывают кошмары?
— Не знаю. Иногда, наверное, — я поправила шляпу. — Но Розе было хуже всего. Она потеряла ногу.
— То, что кто-то страдал сильнее, не значит, что тебе не было больно.
О, тут можно было сказать что-нибудь едкое о том, что он был маленьким философом, мудрым и благородным. Но я не смогла выдавить слова. Они замерли за банданой, и я смотрела туда, где мы сидели в грязи. Чудо, что земля там не осталась красной. Ее кровь осталась в почве?