Сквозь голодную толпу,
Стоящую за искусством,
Лезу, раскинув всех,
Без очереди я.
Поднапри, веселей, мы искусству,
Без сомнений, прорубим русло,
Мы искусству прорубим русло,
Становитесь за мной, друзья.
серый голубь
Липкий ужас под куполом цирка,
в боксерских початках,
Жмет балетная пачка, страховка на рыбьем меху,
Расползаясь по льду, одурела глазная сетчатка.
Тощий зад напряжен, коченеет и рвется в паху.
Ты, конечно, везде — намбер ван теле-еле помоек,
На корпоративах кричишь средь волков
одинокой овцой.
Соблазнитель загубленных душ и облом перестроек,
Ты лети, серый голубь, лети и, конечно же, пой.
Серый, добрый маньяк, голос твой в каждом
доме на ужин,
Льешь густой позитив на тарелки унылых надежд.
Вездесущий «звезда», ты, как воздух
надушенный, нужен
Стране тяжких запоев и канувших в Лету побед.
Благодарный слуга, долетел до высокой награды,
Был простой педераст, оказался большой патриот,
Искрометный танцор на шесте, и тебе очень рады
Их Сиятельство сами, если пресса, конечно, не врет.
И не важно, что где-то сломалось в этом
гребанном мире,
И не важно, что лира — тоска, ну а муза — отстой,
Ты лети, серый боров, в национальном зефире,
И не важно про что, ты лети и, конечно же, вой.
Для чего и откуда на нас эта Божия кара?
По глухим деревням, на заставах, в бескрайней степи
Нам лишь несколько лет до позора,
три дня до кошмара,
А ты пой, серый боров, ты вой и, конечно, свети!
мама, это рок-н-ролл
Были времена и получше,
были и почестней.
Догорали дожди да веселые путчи,
умирали ночи без дней.
Были времена и построже,
а были просто — пей, ешь да гуляй!
Колотились и корчили пьяные рожи
песни наших веселых стай.
Были времена и почище,
а были просто — ни да, ни нет…
Рок-н-ролл рожден в одна тысяча
девятьсот… световых лет.
Наши песни — любовь и голод,
под наши песни вставала весна,
Драли горло нам серп и молот,
благословила наш мир война.
Когда власть валялась на улице
на глазах у пьяных бичей,
А орел походил на курицу,
а страна была просто ничьей,
Когда ветер сжигал нам руки,
рвал историю баррикад,
На любви только драные брюки
да жестокий голодный взгляд.
И рассовав по карманам речи,
будущее — ваша мать!
Ты залезала ко мне на плечи,
а на сцене подыхала рать.
И мы меняли вино на воду,
доставая из пепла смычки,
Для скрипок, которые запросто смогут
умереть от этой тоски.
что мне расскажет спящий проводник…
Что мне расскажет спящий проводник?
Пустые, дребезжащие стаканы
на столике купейном у окна,
несущегося мимо
станции, вспорхнувшей в темноте.
Мента, курящего в кулак
заснеженной пустыни,
точнее — глубины.
Где, как нетрезвый, глупый ученик,
стыдливо вывернув карманы, —
мир наш пред Господом поник.
Когда со мною встретится она —
веселая, без грима,
проявятся ли строчки на листе
бумаги, что я комкал и таскал
в башке своей, как в мусорной корзине,
поверив благородной пантомиме —
ее безмолвной красоте?