- Что, мой хороший? А чего это мы такие серьезные? – потрепала она его за щеку. И резко схватила за ухо, вынув из кармана его куртки, в которой она была, пачку сигарет и швыряя ему на живот, - это что, блядь, такое?!
- Это не мои! – возмутился Макс, глядя в прищурившиеся глаза мамы и поморщился, когда она сильнее дернула его за ухо, прежде чем отпустить:
- Подкинули! - всплеснула руками мама.
- Мам, это сигареты Демьяна, - подала голос Лена.
И все было бы хорошо, если бы не я, одновременно с сестрой заверившая:
- Мам, это Стаса.
Мама, оглянувшись, смерила недобрым взглядом меня и Ленку, и процедила сквозь зубы:
- Биба и Боба опять забыли договориться врать одинаково. Впрочем, ничего нового.
- Мам, - убито позвал голос Макса. – Это Машкины. Мне это не нравится и она не курит. Только при мне, как оказалось. За ней сестра приехала, я обнял Машку на прощание и в кармане нащупал. Ну рыкнул на нее и забрал. Да посмотри, это же тонкие, такие только женщины курят... А мне куда, у меня и так дыхалка на тренировках едва вывозит, ты чего себе выдумала вообще, мам… - в негромком, с хрипотцой мужском голосе нотка обвинения и обиды.
Мама, несколько стушевавшись, выпроводила меня с сестрой из комнаты для личных бесед с сыном. Незаслуженно задетым сыном.
Я в кабинет отца, вместе с сестрой, и на этот раз нам улыбнулась удача – угловая камера цепляла звук, почти вошедших в дом людей.
- Про Сингапур в курсе? – в ровном голосе отца спокойная серьезность.
- Да. – Миг спустя кивнул Стас, опираясь плечом о дерево стены.
- И что ты думаешь? – во вкрадчивом голосе папы слышна усмешка, которой в нем не было.
- Что это прекрасная возможность Кати изменить жизнь к лучшему. – Стас ответил почти сразу. В голосе спокойная, уверенная серьезность и он смотрел прямо в глаза моего отца.
Длительно молчавшего, а потом сказавшего то, и сказавшего это так, что Лена ни слова не говоря поднялась и пошла мне за виски:
- Я не дурак, Стас, и много разных людей повидал на своем веку. Поэтому не обессудь, но я не просто как отец сейчас тебе скажу: сломаешь ей жизнь – я сломаю тебе позвоночник.
Несколько секунд пронзительной тишины. В которых эхом щелчка нервов прозвучал щелчок закрывшейся за Леной двери, когда я, стиснув зубы до боли, всматривалась в черно-белую запись спокойного лица, глядящего в глаза моего отца и негромко сказавшего то, от чего у меня мурашки пошли по всему телу:
- Я бы не понял, если бы вы; мне этого не сказали.
Акцент на двух словах: на «вы» и на «мне». Акцент на них, на паузе, четко дающей понять, что Стас прекрасно осознает, кто мой папа, кто он сам, и знает, кем он его видит. И он с этим согласен. Ибо не понял бы, если бы предупреждения не прозвучало.
Долгие мгновения тишины, где шли совсем другие диалоги глаза в глаза, вспарывающие мою кожу мурашками и душу тем, что там витало в этих невербальных диалогах в мертвой тиши и трезвящей прохладе ночи, завершенной очень спокойным от папы:
- Еще пару рюмашек на сон грядущий?
- Да, конечно, - с охотой отозвался улыбнувшийся Стас.
Скатилась по лестнице с колотящимся в горле сердцем. Скатилась до середины, до встретившей на этой середине сестры, из прохладных пальцев которой я выхватила бокал виски. Лед ударил по зубам, вызвав почти забытую болезненность, когда Стас выталкивал нас обоих со дна, разрывая терзающие холодом объятия сомкнувшейся над головой ледяной водой.
Виски по пищеводу ухнуло в сжавшийся желудок и я улыбнулась на Ленкино глухое: «как он отреагировал?..», без слов мотнув головой в сторону распахнувшейся двери, порог которой переступал папа с громким:
- Ленок, дочь, где эти тарталент… тарталетки?.. Нам на закусон надо. А где моя бутылка?.. Вы че тут опять все убрали?.. Я в туалет под утро встаю, кровать уже заправлена. Один раз из-за стола отлучусь, так он сразу пустой. Ирина, еб твою мать!..
Мамуля, сбегающая по лестнице мимо нас с сестрой, с эхом возмущения отозвалась:
- Да как же все убрали, вон рюмки ваши!.. Сейчас тарталетки будут, только не ворчи, Андрюш!..
Затяжные минуты на теплой кухне. Теплой не из-за отопления, не из-за разговора, когда даже у приканчивающих свою трезвость мужчин, обострилось неубиваемое чувство юмора. Нет, не из-за этого тепло…
Второй этаж, моя комната и долгий ледяной душ Стаса, который не слишком вернул его в себя.
Дико хотелось секса. Обоим. Когда он навис сверху, во мраке ночи орошая холодными каплями мою кожу и сжирая душу глубокими поцелуями. Да и не секса хотелось… Совсем не его…
В поцелуях моей шеи, когда он вновь глубоко вдыхал запах моей кожи и задерживал дыхание, прежде чем осторожно прикоснуться губами к коже, в очередной раз пошедшей от него мурашками, когда он ввергал меня в свою контрастную бездну, где чувство падения было желанным, необходимым, где оно было зависимостью, когда я вынуждала его лечь на спину и, едва прикасаясь, скользила немеющими кончиками пальцев по чертам его лица, сжимаясь под его тесно обнимающими руками и выпивая его неровное дыхание...