Оказавшись на пути лошади, я знатно кувырнулся, когда она отпихнула меня, поэтому, растягивая воздушный шар, чтоб тот заполнялся равномерно, я позволил Диккону проделать бо́льшую часть работы. Мальчишка был не против, поставлю ему за это полный балл, да и силён был, как ломовая лошадь. Для подобной задачи большего и не требовалось.
Для драки же, однако, нужно кое-что ещё. Я знавал ломовых лошадей поумнее Диккона, причём не то чтобы я знавал каких-то умных лошадей. Капитан был вполовину меньше него, однако в поединке с ним мальчишка не продержался бы и трёх секунд; да и мне, даже в таком побитом, как сейчас, виде, он бы не доставил особых хлопот.
Сильци застонал; он снова приходил в себя. Биргитта скупила в деревне все пироги с латуком, но самой большой дозы, которую она могла дать Сильци, было недостаточно для того, чтобы он заснул надолго. Сабля так глубоко вошла ему в руку повыше ло́ктя, что треснула кость. Лекарство, может, и облегчит боль, но боль не пройдёт, пока он не умрёт. Капитан разжигал уголь в жаровне; я направился к нему. Сильци, должно быть, заметил это движение, потому что уселся.
— Бэгнелл? — позвал он. Голос его звучал старчески. — Ты ведь не оставишь меня здесь, правда? Мы ж друзья, так? Ты ж не бросишь друга!
— Помолчи, — сказала Биргитта. Она утирала лоб Сильци влажной тряпицей, а теперь опустила её на лицо, чтобы прикрыть ему глаза. — Просто засыпай, дорогой. Просто засыпай.
— Эй, Сильци, не переживай, — заговорил я. Его лицо было огненно-красным; должно быть, инфекция уже начала кусаться. — На следующем контракте будешь мне заряжать, но после — получишь прежнюю работу.
Если Сильци не умрёт, то потеряет руку. Скорее всего, он потеряет руку, а потом умрёт. Даже если он выживет, толку от однорукого арбалетчика мало.
Но не мне об этом говорить, ни сейчас, ни когда-либо. Биргитты я не боялся, но я не лезу в драки, если мне за это никто не заплатит.
Капитан уже развёл огонь. Никогда не встречал человека с таким же талантом разжигать уголь. Огонёк ещё не затлел, но было видно, как над жаровней колышется воздух.
Он кивнул в сторону яркой полосы на востоке:
— Уже недолго осталось.
— Не меньше часа до восходящих потоков, — сказал я. — У меня есть одно дело, о котором надо позаботиться.
— Ты на левую ногу припадаешь, — отметил Капитан. — Может, Биргитте стоит взглянуть на тебя?
— Дождёшься, как же, — буркнул я, но голос не повысил. — Она бы предпочла свернуть мне шею за то, что я взял на себя роль стрелка. Придумай она, как обвинить меня в том, что случилось с Сильци, уже бы набросилась с алебардой.
— Ты мог бы выстрелить сам, а не передавать заряженный арбалет, — сказал Капитан. Он говорил так тихо, что я разобрал его слова лишь потому, что сам думал о том же — с того самого момента, как рухнул Сильци.
— Это ведь ты оставил меня заряжающим! — напомнил я, злясь, потому как был наполовину согласен. — Я передал арбалет стрелку, потому что такая у меня была работа!
Я не спускал глаз с Биргитты, но она настолько забылась, нянчась с Сильци, что ничего не слышала — или, по крайней мере, делала вид, что не слышала. Снова понизив голос, я добавил:
— Он не сказал бы мне спасибо, Капитан. Даже сейчас не сказал бы.
Барон (во всяком случае, так он себя называл) поставил нашу пятёрку у брода. С фланга цели для наших арбалетов были бы получше, но он поглядел на две алебарды и решил, что мы-то, в отличие от его крестьян с привязанными к шестам ножами, не дрогнем. Поскольку платил он, мы плясали под его дудку.
Четверо всадников налетели на нас из берёзовой рощицы ярдах в пятидесяти. Прямо за ней была болотистая низина. Должно быть, они провели своих лошадей в поводу, а потом вскочили в сёдла и тут же бросились в атаку. Возможно, нам следовало заметить их пораньше, но слева стало жарко. Так или иначе, мы их не заметили.
Сильци попал лошади предводителя в плечо. Та встала на дыбы. Всадник удержался в седле на мгновение, но затем лошадь рухнула, а ноги всадника так и остались в стременах.
Диккон и Биргитта стояли с алебардами наготове. Забрав у Сильци арбалет, я передал ему тот, который только что зарядил. Он выстрелил как раз, когда я вставил левую ногу в стремя разряженного и отвёл назад взводной рычаг.
Нельзя сказать, что он промахнулся, однако выстрелил он не в скакуна, а во всадника, и на этом парне был стальной шишак. Я увидел, как болт, скользнув по касательной, высек искры над самым ухом, и как закрутился шлем, — но сам парень не упал.