Вот дошли до разбитой пушки. Сейчас Савин повернет влево. Здесь ускорит шаг — это место методично простреливается немецким пулеметом. Безмолвно повинуются направляющему все. Здесь все одинаковы — и лейтенант Колыгин, и майор, и сержант Дугин, и рядовой Черданцев. Верх берет не звание, а опыт.
Все одинаковы и внешне. Узнать никого невозможно — все в белом, все, как один, сутулятся, положив руки на висящий на груди автомат. Где-то тут, размеренно покачиваясь, идет черноглазый южанин Поздния, верткий хохотун и остряк Еремин, голенастый и косолапый мордвин Дугин, красивый, с тонкими чертами лица Георгий Волобуев, молчаливый и на удивление выносливый якут Черданцев — всего четырнадцать человек — все, что осталось от взвода за две недели. Идут привычным неторопливым шагом, уткнувшись в спину впереди идущего. Как и всегда, до переднего края никто не проронил ни слова. Эти минуты — от штаба до выхода на нейтральную полосу — самые торжественные, поэтому они принадлежат разведчику. Кто думает о доме, кто мысленно еще раз проверяет на себе снаряжение — финка здесь, запасные диски к автомату заряжены, пистолет взведен, запалы в гранаты вставлены, — кто в уме дописывает недописанное письмо любимой девушке. Каждый идет и думает о своем в эти священные для разведчика минуты. Но никто не думает о смерти, не думает о том, кого сегодня утром понесут на плащ-палатке. Хотя обязательно кого-то понесут, и на кладбище разведчиков прибавится одна или несколько пирамидок с жестяными звездочками. С такими мыслями за «языком» не ходят. Они противопоказаны. Иногда бывает, захандрит парень (как лейтенант Колыгин после смерти Вальки Мурашкина), ему говорят тогда: на задание не ходи…
А сегодня идут все. Четырнадцать одинаковых и белых, как привидения, фигур. И кто-то из них идет по земле последние метры, кто-то с каждым шагом приближается к той черте, на которой оборвется его жизнь. А душа все- таки наполнена чем-то торжественным, еле уловимым. Почему? Пожалуй, никто и не объяснит. Может, потому, что сегодня наверняка будет «язык», может, потому, что рядом шагает любимый командир полка, похвала которого — высшая награда. А может, просто оттого, что ты идешь вместе со своими сверстниками, хорошими ребятами, которые не вспоминают о мертвых, но очень заботливы, чутки к живым, которые никогда не бросят товарища.
Шагают и шагают ребята, девятнадцати-двадцатилетние, жизни еще не вкусившие, шагают навстречу своей смерти спокойно, как на привычное дело. Может, сегодня они совершат подвиг, который войдет в историю страны, а может, умрут на мертвой, ничейной земле, между траншеями, безымянно. Может, никто никогда не назовет их героями, не вспомнит их фамилий. Все может быть…
А метель, свирепая, злая, бьет в лицо. И снег под ногами не скрипит, и разведчики идут бесшумно, как привидения…
7
На земле все имеет свой конец. Давно кончилась и метель в приволжской степи, кончилось надоевшее бойцам сидение в траншеях и нудная, бесцельная, меланхоличная перестрелка с немцами по ночам — уже который день ведется наступление.
Немцы сопротивляются слабо. Измотанные двухмесячной голодовкой, морально опустошенные, брошенные своим «фюрером» на произвол судьбы в заснеженной степи, они чувствуют себя обреченными. Стоило лишь выколупнуть
их из насиженных блиндажей, как дальше — до следующего оборонительного рубежа — они катятся сами…
Командир полка шагает по заснеженной целине вместе с бойцами. В полушубке и в больших валенках тяжело и жарко. Яркий, сверкающий на солнце снег слепит глаза. Впереди два разведчика — это все, что осталось в ту ночь от взвода его любимцев, остальные полегли у немецкого дзота. В тот день майор плакал впервые за всю войну. Закрывшись в блиндаже, он тихо по-стариковски всхлипывал, беспрестанно сморкался, сутулился, сидя на раскладной походной кровати. Вышел вечером постаревший, с воспаленными глазами. До сих пор не может оправиться — покалывает сердце, во всем теле чувствуется накопившаяся усталость. И если сейчас шутит с бойцами, то только потому, что это надо ему — чтобы забыться, и им — чтобы бодрее себя чувствовали. Он то и дело поглядывает на шагающих впереди разведчиков — полк ведут они. Легко идут ребята, привычно, глубокий снег им не в помеху. Ничего не пропускают, все замечают, все видят. Умницы. Действительно — глаза и уши полка. Далеко впереди маячат отступающие немцы.
Вот и разведчики подали сигнал опасности. Полк остановился. А они идут вперед, инстинктивно держась подальше друг от друга — в случае чего, хоть не одной очередью убьют. Командир навел бинокль — ничего настораживающего. Но раз сигнал подали, значит, что-то заметили. Но почему оба идут в полный рост? Наконец из балочки показалось несколько человек в длинных шинелях, с поднятыми вверх руками. В плен сдаются! Разведчики наспех обхлопали им карманы, помахали руками полку.