И еще одно, главное, что потрясло меня и до сих пор не выходив из головы — это отец Наташи Обуховой.
На одном из привалов, там же, в этих проклятых песках, нас выстроили. Начальник дивизионной смерш — так нам назвали его — зачитал приговор ревтрибунала о членовредительстве одного из бойцов (фамилию его я сейчас не помню). Перед нами стоял паренек наших с Тимкой лет. Оказывается, он умышленно потер ноги во время похода и отстал от части. И вот его приговорили к расстрелу, как изменника Родины. Паренек стоял и испуганно, непонимающе хлопал глазами. Казалось, до него до сих пор еще не дошло то, что хотят с ним сделать. Он, наверное, думал, что вот сейчас попугают его (мы тоже так же думали), предупредят и пошлют обратно в строй. Он стоял без ботинок, в одних портянках, обвязанных обмотками. Но вот начальник смерша достал пистолет, взвел его, и парень вытаращил глаза. Столько в них было страху, дикого, животного страху, что эти глаза до сих пор стоят передо мною. Он закричал, как ребенок: «Дяденька! Погоди! Я пойду, я поползу! Дяденька, только не стреляй!..» Он цеплялся ему за гимнастерку, плакал. Но тот взял его за плечо, повернул кругом и выстрелил ему в затылок. Парень вздрогнул и сразу обмяк, упал лицом в песок. И когда начальник СМЕРШа проходил мимо, мы с Тимкой вдруг увидели, что это отец Наташи Обуховой. Он работал у нас до войны начальником НКВД. Это — зверство. Не поверю я, чтобы человек умышленно потер себе ноги. И так кругом смерть, а тут еще специально убивают свои же своих.
20. IV.43 г.
Сегодня — год как я в армии. Вот сижу сейчас в своем окопчике и думаю: изменился ли я за этот год? Конечно, изменился. Изменился не только внешне — возмужал, подрос, — но и душевно окреп. Вот теперь-то я по-настоящему солдат. Что значит настоящий солдат? Подумал, подумал и понял: настоящий солдат отличается от новичка тем, что, во-первых, настоящего солдата уже ничем не удивишь, он всегда, в любую минуту ко всему готов. Во-вторых, настоящий солдат всюду чувствует себя дома. Остановился на полчаса или остановился на сутки, на неделю — он уже как будто сроду здесь жил. Вот таким солдатом я и стал. Придет пополнение, смотрю я на них, и так я их понимаю, все до мелочи мне знакомо в них. Посмотрели бы сейчас на меня друзья — не узнали бы. Прежней
неуклюжести, которая так всегда меня стесняла, сейчас и в помине нет.
Сейчас мы отдыхаем в небольшом лесочке около города Лиски. После ранения 22 августа полгода я лежал в госпитале, в Астрахани. Потом попал сюда, под Воронеж. Бои здесь, конечно, слабее, чем там, в песках. Здесь бои были сильные в конце июня и начале июля прошлого года. Вот тогда, говорят, здесь полегло народу — и наших и немцев, сейчас держим оборону.
Пока есть время, хочется записать как можно больше. А то потом когда еще соберешься! Все реже и реже заглядываю в дневник.
Когда меня привезли в госпиталь, у меня было много потеряно крови. Мне влили. Потом я спросил, чья это кровь, и мне дали адрес девушки из Тулы, Нины Коровиной. Когда я немного поправился, напиcaл ей письмо. Поблагодарил за кровь, за спасение моей жизни. Она ответила. Так у нас с ней завязалась переписка. Она студентка пединститута, девчонка умная, судя по письмам. Письма и она, и я пишем длинные — как-то мы сошлись характерами. Мне интересно читать ее, а ей, наверное, мои. Может, поэтому я и стал реже заглядывать в этот дневник — душу свою стал изливать в письмах.
13. VI.43 г.
Сегодня получил письмо от Али Сахаровой и Наташи Обуховой. Страшная весть — убит Валька Мурашкин. Не верю! Пять раз перечитал письмо и все-таки не могу представить. Они, оказывается, с Юрой Колыгиным воевали вместе. Юра и похоронил его. А я вот Тимку не похоронил. Сейчас даже не знаю, где его могила.
Какой я был наивный, когда мечтал о встрече после войны всех ребят. Ох, и дурак же был! О войне думал как об увеселительной прогулке — съездим, наберемся приключений и потом сядем за стол и будем рассказывать друг другу. Это же надо быть таким наивным!