Такой трудной весны еще не было. Николай, почерневший, осунувшийся — одна кожа да кости, — тоже уж ногу свою едва волочил, измотался вдрызг. На чем пахать, на чем сеять?
И вот вчера его вдруг осенило: возят же колхозники на своих коровах картошку с поля, сено, а почему бы не пахать на этих же коровах!.. Вечером он собрал женщин. Слушали его молча, хмурясь. Никто не возражал, но никто и не изъявил желания запрячь свою корову. На этом и разошлись. А утром по приказанию бригадира пастух пригнал коров к полевому стану.
Когда Николай подъехал на своей двуколке (он ездил на единственной ходячей лошади бригады), здесь было многолюдно. Колхозницы стояли каждая возле своей коровы и выжидательно смотрели на вылезавшего из таратайки бригадира. Николай, делая вид, что не замечает этих настороженных взглядов, махнул деду Охохо, чтобы тот выносил приготовленные пахотные шлейки, постромки, ярмы.
— Давайте, бабоньки, давайте, милые, — весело крикнул он, — запрягайте по три пары в плуг и по две пары в бороны. Вон пять плугов стоят настропаленные.
Но никто не сдвинулся с места.
— Ну, чего?
— Попортим коров, Коля, — тихо сказала тетя Настя.
— Ничего, тетя Настя, им не сделается. Сами же будете работать на них. Потихоньку потянут плуг. Гнать, конечно, не надо. Постепенно втянутся, и дело пойдет хорошо, — уговаривал Николай. Он стоял перед женщинами, оперевшись на костыли.
Дед Охохо приволок кучу сбруи, бросил ее к ногам толпившихся все еще в нерешительности колхозниц.
— Запрягайте, девоньки! А то я вас самих запрягу, — скалил беззубый рот дед. — На вас самих пахать можно, не изъезженные — мужиков-то какой год нету…
Ничего не сказал нового дед Охохо, а к месту напомнил лишь о мужиках, и потеплели женские взгляды.
— Начинай, тетя Настя, первая, — шепнул Николай. — За тобой пойдут все.
И, видимо, вспомнила Настя своего сына — где он сейчас мыкает горе? — вздохнула: жив бы вернулся — и корову наживет и все наладит, все будет.
— Ладно, бабы, — крикнула она. — Чего уж тут ломаться. Себе же сеем, своим же мужикам да сыновьям. А коров лихоманец не задавит, выдюжат. Запрягай! — И первая надела на свою корову ярмо.
Начали запрягать и другие. И только четверо во главе с Maтреной Волковой стояли в стороне. Они стояли, обняв своих коров за шеи, и не двигались. Николай прикостылял к ним.
— А вы чего?
— Я свою корову не дам, — решительно заявила Матрена. — Она у меня не обучена.
— Обучим. Я тоже вот на костылях не умел ходить, а война научила.
— Все равно не дам. Испортить корову…
Николай чувствовал, что уступать нельзя, иначе завтра половина колхозниц откажется запрягать своих коров.
— Ничего ей не сделается, тетка Матрена, не благородных кровей.
— Не дам! — настаивала та. — После запряжи не жди от нее молока.
— Правильно, — поддакнули остальные трое.
— Нешто корова для этого?..
Николай видел, что на них стали оглядываться все колхозницы.
— Хорошо, — громко сказал он. — Испортится твоя корова, свою отдам. Запрягай. Вон моя ходит в борозде…
Через два дня на своротке к полевому стану Николай встретил ехавшего в Михайловку секретаря райкома партии. Шатров открыл дверцу, позвал бригадира. Николай выкинул костыли, спустился с двуколки, подошел.
— Твои поля?
Николай кивнул.
— Что это за катафалки движутся?
— Это не катафалки, товарищ секретарь. На коровах пашем.
— А зачем же столько людей?
— А коровы колхозников. Вот каждая хозяйка свою и погоняет.
— Хм. — Шатров снова посмотрел на медленно, словно в траурном шествии ползущие упряжки. — Блажь какая-то. Неужели вашим людям нечего больше делать, как погонять своих коров? Оставить одного пахаря и двух погонщиков на плуг! Остальным картошку сажать, семена подрабатывать. Нечего потакать мелкособственническим пережиткам!
Николай промолчал.
Шатров еще раз глянул на поле.
— А вообще недурно придумано. Молодец… Председатель в деревне? — спросил Шатров.
— Там был.
Секретарь райкома хлопнул дверцей, машина покатила к селу. А вечером Оксана, работающая свинаркой, говорила мужу:
— Опять сегодня Тихомиров велел зарезать поросенка Шатрову.
Николай хлебал пустые щи из прогорклой капусты, молча слушал.
— Пока тот сидел в конторе, зарезали, опалили, в мешок завернули и в машину отнесли, — рассказывала она, гремя ухватами. — Выбрал самого лучшего… Чего вы там молчите на правлении своем? Мы выхаживаем каждого поросенка, с рук кормишь их, а тут приехал, забрал любенького. Видите ли он, этот ваш Шатров, свининки захотел к празднику.