Юрий отшутился:
— Не одно слово, а два…
— Все равно. Два или одно — разница не велика… Я вот говорю, хоть он и немец, а все-таки человек. Детишки, наверное, есть, жена. Ждут его. А мы — р-раз! И на тот свет. А ведь его мать растила, в пеленки кутала, от насморка лечила, кашками всякими кормила. Вырастила — любовалась, думала: краше ее Ганса и на свете нет. А ты только пальцем пошевелил — и матери до конца дней своих слезы и детям его на многие годы печаль, и жизнь их без отца повернется совсем по-другому — сиротская жизнь будет.
Юрий растерялся.
— Ты чего это сегодня расфилософствовался?
Иван смотрел на своего ротного грустно.
— Не иначе, Иван, тебя убьют сегодня. Сердце у тебя чует, — подал голос кто-то из разведчиков.
— Типун тебе на язык! — огрызнулся Савин. — Не сердце чует, а вот эти стервецы-птички всякие поют здесь, как будто мирное время. Вот и разбередили душу. — Иван привалился к стволу дерева, продолжал — Домой захотелось, и вообще захотелось лежать, ни о чем не думать и смотреть в небо. И так долго, долго лежать и не думать, наслаждаться! А насчет сердца — это ты зря, оно у меня на всякую дрянь не реагирует. Воевать неохота — это правильно. Но четырех «языков» еще возьму — чтоб тридцать девять было. Сорокового брать не буду…
— Это почему же?
— У меня дед был первейшим медвежатником. Так вот среди медвежатников поверье есть: сороковой медведь — роковой медведь.
— Немец — это не медведь.
— Все одно — зверь. Все одно уничтожать надо…
В полдень на шоссе вдруг началась стрельба.
— Помкомвзвода! Бери десяток человек и — бегом туда! — приказал Колыгин. — Остальным — приготовить коней!
Прибежал разведчик, доложил: подбили легковую машину, не успели вытащить барахтающегося в ней офицера, как показался бронетранспортер с солдатами — видимо, патрулировали дорогу — завязался бой.
— Кольку Виноградова наповал убило. Лейтенанта слегка царапнуло в голову! — сообщил он.
— Сейчас же бегом обратно — приказ: немедленно всем отходить!
Кони, слыша приближающуюся стрельбу, прядали ушами, беспокойно переступали.
Вскоре появились разведчики. Они несли троих убитых и двоих раненых. Лейтенант — замыкал. Над головами уже щелкали пули.
Не мешкая, тронулись. Савин отходил последним. Оглядел, место привала — не обронили ли какой бумажки или чего либо еще — тронул коня.
Скакали долго, петляя по лесу. Наконец выехали к берегу. Река Уж.
— Давайте здесь похороним ребят, — слезая с коня, сказал Юрий. — На этом вот взгорочке.
Застучали лопаты. Разведчики копали попеременке, быстро.
Юрий достал из пистолета три патрона, зубами выкрутил к из них пули, вытряхнул порох, а вместо него вложил записки: «Николай Виноградов, 1925 г. разведчик. Погиб 21 мая 1944 года», Михаил Варавский, 1920 г. разведчик…» и Иван Самшин, 1923 года». Потом вставил в гильзы пули, только теперь уже заостренным концом внутрь. Положил в карманы гимнастерок погибших. Тела опустили в могилу, прикрыли плащ-палаткой, по русскому обычаю бросили по горсти земли.
— Прощайте, друзья… — тихо сказал Юрий. — Мы не забудем вас… Хорошие вы были разведчики…
Ребята стояли молча над раскрытой могилой. Может быть, думали о том, что у этих троих есть матери, которые в пеленки их кутали, от насморка лечили, кашей кормили, ждали с войны и для которых теперь уже уготованы слезы до конца дней. Может, вспоминали, как вместе не раз лазили за «языком», пили из одной каски, ели одной ложкой. Может думали и о том, где настигнет их смерть, где им суждено лежать и суждено ли быть вот так заботливо захороненными — на войне всякое бывает…
— Закапывайте, — прервал молчание Юрий. Он достал карту и на ней отметил крестиком место могилы.
С наступлением темноты Юрий опять привел разведчиков к этому же шоссе — контрольный пленный нужен был до зарезу. На этот раз решено было засесть между двумя поворотами шоссе и в обе стороны выставить заслоны с таким расчетом, чтобы к подбитой машине не могло подойти подкрепление.
К двенадцати часам ночи «язык» был добыт, причем не простой, а «длинный» — обер-лейтенант, штабист. Через час по рации передали место дислокации эсэсовского полка и его функции в предстоящей обороне на Тиссе. Задача была выполнена. Начальник разведотдела дивизии приказал возвращаться и указал место выхода к своим.
Ехали шагом, ориентируясь по карте. Задумчиво шелестел лес над головой, было тихо и по-летнему тепло. Разведчики молчали. Иногда тишину нарушал слабый стон раненого, которого везли на самодельных носилках из молодых березок, подвешенных между двумя лошадьми. У второго раненого была повреждена нога, но он крепился и сам держался в седле. Связанный обер-лейтенант тоже ехал верхом. Одну лошадь пришлось бросить — шальная пуля задела ей заднюю ногу чуть повыше бабки. Лошадь была Ивана Савина. Он забинтовал ей рану, снял седло, узду и пустил в лес, сам пересел на лошадь Кольки Виноградова.