Он сел. Торопливыми пальцами оторвал лоскут газеты, насыпал махорки и, роняя зернистые крупинки, свернул цигарку. Все смотрели на эти пальцы, как будто они были магнитные и притягивали к себе расширенные в полумраке зрачки. Смотрели на секретаря райкома, словно он не закуривал, а продолжал свою речь. И вдруг собрание всколыхнулось, как всплескивается застоявшийся пруд, в который неожиданно рухнула глыба давно уже подмытого, отвесного берега.
— Кровный он, хлеб-то!..
— Разве можно оставлять его на поле…
— По колоску выдергаем!
— Лопатину надо окорот дать! — вырвался женский голос.
— Знамо, первым делом — он голова.
— Мы дергать пойдем, а он глотку заливать будет…
— Да с бабами валандаться…
Новокшонов снова поднялся. Председательствовавший мужчина со шрамом насилу установил тишину.
— Что касается председателя, — сказал негромко Сергей Григорьевич, — решайте сами. Вы его выбирали, вы его можете и снять. Райком не возражает. Дело ясное — Лопатин не оправдал вашего доверия, колхоз завалил.
— Правильно! Уволить!
— Чего с ним нянчиться!..
— Половину колхоза пропил.
— Голосуй, чего стоишь, раскрылился.
Председательствовавший постучал карандашом по столу, призывая к порядку.
— Поступило предложение: снять Лопатина с председателей. Другие предложения есть? Нету? Голосую, кто за? Против? Нет. Единогласно.
— Во, жизнь пошла…
— Меняем председателей, как цыган коней.
— Никак Лопатина уже третий раз снимаем?
— А выбрать никак путевого не можем.
— Может, райком нам пошлет кого? — несмело выкрикнул кто-то, но другой приглушенный голос со вздохом возразил:
— Сколько их перебывало, этих привозных-то, а толку нет, чужие они.
Новокшонов опять поднялся. Все притихли в ожидании, что он скажет.
— Я могу от имени райкома посоветовать кандидатуру товарища Пестрецовой.
— Анну Пестрецову?
— Ну-у! Тоже нашли председателя…
— А чего? Правильно.
— Она не пропьет.
— Баба еще не руководила нами!.. Докатились.
— Ну, мужикам хана тогда…
— Она тебе мозги вправит…
— Давай, голосуй!
Собрание затянулось далеко за полночь. Проголосовав за Пестрецову, обсудили вопрос об уборке хлебов, обязали кузнецов к утру отремонтировать жатки, а каждому колхознику утром явиться на работу, имея с собой косу с грабельками для косьбы хлебов.
Расходились шумно.
Члены правления в эту ночь не сомкнули глаз. Снова перебрали по списку всех членов колхоза, сделали генеральную перестановку рабочей силы. Всех мужчин, способных работать в поле, освободили от должностей учетчиков, кладовщиков, ветсанитаров, пастухов, почтальона. На их место были назначены женщины.
Всю ночь из кузницы раздавался перезвон молотков. Когда начало светать, Новокшонов с новым председателем зашли проверить работу кузнецов.
— К утру будут готовы? — спросил Сергей Григорьевич, кивая на жатки.
— Едва ли, — усомнился старый кузнец.
— Но ведь собрание постановило сделать к утру, — наступала Пестрецова.
— Постановить легче, чем сделать, — ответил кузнец, — к обеду сделаем обе.
— Ас обеда до вечера отложите.
— Я сказал, к обеду, значит будут. И на собрании заявлял, что к утру не справиться.
Раньше обеда не были готовы не только жатки, но не собрались и косари. Сергея Григорьевича, привыкшего в армии к точному и четкому выполнению распоряжений, такая организация удивляла и возмущала.
Косить вручную вышли пятьдесят семь человек. По примерным подсчетам, такая бригада должна ежедневно сжинать по 25–30 гектаров, да гектаров шесть — семь жатки скосят — это значит около сорока гектаров.
— Мало, — постукивая карандашом по блокноту, вздыхал секретарь. — Это получается, что полторы тысячи гектаров будем убирать почти сорок дней, не считая комбайнов — на них надежды мало! Надо еще, Анна Михеевна, человек пятнадцать набрать. Тогда еще можно мириться.
7