Город жил необычайно интересной жизнью. Массы беженцев — большей частью состоятельных купцов и промышленников Польши, тыловые учреждения, офицерство, переезжающее и наезжающее в город, — всё это давало великолепные гешефты минскому еврейству. Непомерное вздутие цен, только отчасти сдерживавшееся таксами и обязательными постановлениями, тяжким бременем ложилось лишь на плечи русского чиновничества с его неизменившимся жалованьем. Улицы, кафе, рестораны, кинематографы вечно кишели развлекающейся публикой, и только изредка толпы пленных и санитарные автомобили говорили о недалёких ужасах войны».
По цензурным соображениям Иван избегал «сгущения красок», шокирующих подробностей этого «пира во время чумы». Но не удержался, включил в статью «В Минске» описание не раз виденных им сцен бегства с насиженных мест белорусских мужиков, хотя был уверен, что безжалостная рука цензора эти описания не пропустит. Цензор пропустил:
«Самое ужасное, это — беженцы-крестьяне. Вросшие в свою родную землю, они срываются с неё только в ту последнюю минуту, когда враг находится в расстоянии нескольких вёрст и когда соседние деревни охвачены дымом пожаров. Возы с захваченным имуществом представляют собою нагромождение часто самых ненужных вещей: тут старые вёдра, кухонная посуда, грабли. Часто нет зимней одежды, в суматохе забытой в заветных углах „скрын“ и чердаков. Как общее правило, крестьяне захватывают коров, свиней, баранов, если только интендантство не реквизирует их вовремя для надобностей войск… Но на дороге часто нечего есть и людям, не только коровам… На выручку приходит неизбежный еврей-перекупщик, и корова идёт за 50 коп. — 1 рубль».
Война приближалась к Минску. Из-за осложнившейся ситуации на фронте, угрозы немецкого прорыва многие управленческие органы, учреждения, ведомства, типографии и редакции были эвакуированы из города. Издание газеты пришлось приостановить. Солоневичи думали, что на несколько месяцев, оказалось — навсегда.
Иван вернулся в Санкт-Петербург. Имевшийся у него опыт работы в провинциальной прессе был явно недостаточным, чтобы рассчитывать на «тёплый приём» в столичных газетах. Всё пришлось начинать с нуля, бегать по редакциям, писать разовые репортажи, выбивать гонорары. Как вспоминал Иван, это были голодные месяцы, когда он спал на одеяле, постеленном на полу, прикрываясь летним пальто (другого не было). Тамочка ожидала ребёнка и поэтому находилась в Москве, под присмотром матери. Свободный от семейных обязанностей, Иван смог «подрабатывать» нештатным судебным хроникёром в тех петербургских газетах, которые не претендовали на первые роли в иерархии столичных изданий.
Далеко не все газеты были приемлемы для Ивана по своей идейной направленности. Он нуждался в твёрдом заработке, чтобы содержать семью, но кривить душой, изменять своим убеждениям не мог даже под угрозой голода. Свои взгляды Иван формулировал просто и категорично: монархия, православие, народ. Либеральные веяния с «розовой подкладкой» полностью отвергал, хотя именно эти «веяния» всё больше определяли политический климат столицы.
«Пробивные способности» позволили Ивану сравнительно быстро найти подходящее место в консервативной газете «Новое время», которая, по словам Солоневича, «всегда боролась с революционным движением, с которым боролся и я». Либералы считали, что газету правильнее было бы называть «Чего изволите», но это было мнение либералов, которые всячески вредили существующей власти и подталкивали страну к революции. Сотрудники газеты знали, что Николай II начинал свой день с чтения «Нового времени», и гордились этим. Фотография царя с газетой в кармане тужурки висела во многих кабинетах редакции, причём не только в «рекламных целях».
Газета последовательно защищала самодержавие, отстаивала раз и навсегда определённую позицию: Россия без царя обречена на долгие годы нестабильности, хаоса и, возможно, распада. Николай II был символом стабильности.
«Новое время» слыло газетой антисемитской, скорее всего, потому, что некоторые авторы, включая таких корифеев, как Михаил Осипович Меньшиков и Василий Васильевич Розанов, затрагивали в своих писаниях «еврейский вопрос», чаще всего в контексте назревающего многовекторного кризиса империи. Однако хозяин газеты Алексей Сергеевич Суворин антисемитом не был. В своей кадровой политике он руководствовался исключительно деловым критерием: если ты способен, талантлив, инициативен, способствуешь финансово-коммерческому успеху газеты, следовательно, ты достоин работы в ней без каких-либо оговорок. Его правой рукой по вспомогательно-административным делам был некий Шмулевич, а в обойму постоянных пишущих сотрудников входили евреи Гольдштейн, Шайкевич, Манасевич-Мануйлов и др.