Отождествляя социализм и сталинизм, Солженицын, естественно, не может понять людей, для которых пережитая ими или их соотечественниками трагедия может стать стимулом лишь к усилению борьбы за социальную справедливость, за лучшее будущее для человечества на этой земле, за уничтожение всякого порабощения человека человеком, включая и псевдосоциалистические формы такого порабощения. Солженицын не может понять, что основой подлинно гуманистической нравственности и глубоко человеческой морали могут быть социалистические убежде
205
ния. И если на сегодня проблемы этики и морали не нашли еще в марксизме-ленинизме вполне удовлетворительного решения, то это вовсе не означает, что научный социализм по своей природе неспособен создавать нравственные ценности.
Подводя итоги своим размышлениям в лагере, Солженицын пишет: "С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить.
С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а, не разбирая впопыхах - и носителей добра) само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство" (С. 612).
Это противопоставление не кажется мне ни правильным, ни справедливым. Ибо необходимо бороться и со злом в каждом человеке, и с современными нам носителями зла, и с несправедливыми общественными установлениями. Эта борьба протекает в различных формах. Хорошо, если она осуществляется в форме мирного соревнования идеологий, при помощи реформ и постепенных изменений к лучшему. Но бывает неизбежным пока еще прибегать и к революционным формам борьбы, которые хотя и могут сопровождаться многими жертвами и разочарованиями, но вовсе не обязательно должны вести к увеличению зла в этом мире. Исказить и повернуть против человека и человечества можно не только социалистическое учение, но и положения любой религии. История дает тому немало примеров, в том числе и история русского православия, у которого тоже есть свои традиции обскурантизма. Кстати, в поведении и поступках Сталина можно найти не только свойственное многим революционерам прагматическое отношение к насилию, к применению крайних средств, но и догматизм, изворотливость, нетерпимость и другие качества, несомненно носящие в какой-то мере следы шестилетнего обучения в православном духовном училище и пятилетнего обучения в православной духовной семинарии.
Ужасны картины преступлений, нарисованные Солженицыным в его книге, и в осуждении этих преступлений все мы единодушны с ним. Но я продолжаю думать, что только победа подлинно социалистического общества, подлинно социалистических общественных и этических отношений может прочно гарантировать человечество от повторения подобных преступлений.
3-13 августа 1974 года
206
О третьем томе книги А. И. Солженицына
"Архипелаг ГУЛАГ"
Предварительные замечания
Через 2,5 года после вызвавшего сенсацию издания на Западе первого тома "Архипелага ГУЛАГа" и последовавшей затем высылки писателя из СССР, в Париже на русском и французском языках вышел в свет третий том этого величественного произведения.
Казалось бы, первые два тома уже исчерпали в основном тему художественного исследования Солженицына. Не только история и структура ГУЛАГа, все стороны жизни и заключенных, и их тюремщиков, типы концлагерей и характер различных "потоков" несчастных людей, миллионными массами пополняющих "население" этого страшного "Архипелага" - обо всем этом говорилось в первых томах книги Солженицына. Но прав был автор, когда в предисловии ко второму тому писал, что даже с помощью сотен бывших зэков, предоставивших ему свои рассказы, письма, воспоминания и свидетельства, он смог пробить лишь "шель смотровую на Архипелаг, а не обзор с башни". Много книг и мемуаров было написано о сталинских лагерях еще до солженицынского исследования, только на Западе опубликовано из них более 30. Но и все они вместе взятые еще не смогли исчерпать эту страшную тему. Неудивительно поэтому, что Солженицын не испытывал недостатка в материалах при создании своего третьего тома.
Одна из важных тем третьего тома "Архипелага" - послевоенный период его истории: - возрождение каторги (даже как юридического понятия), создание на основе прежних "исправительно-трудовых лагерей" системы Особлагов, где содержались главным образом лишь политические заключенные разных "потоков". Подробно описывает Солженицын разные виды ссылки. При этом, вновь обращаясь к истории, он рассказывает о выселении в годы коллективизации богатых крестьян и "подкулачников", а также о выселении на восток многих неугодных Сталину народностей. Начав первый том своей книги главой "Арест", он заканчивает шестую часть "Архипелага" главой "Зэки на воле" - описанием освобождения тех заключенных, которые сумели дожить до реабилитации 1955-1957 гг. Последняя, сравнительно короткая седьмая часть книги дает читателю представление о нынешней
207
системе ГУЛАГа, где уже мало осталось "политических", но где еще по-прежнему далеко до справедливости и гуманности, которой заслуживают даже те уголовные преступники, о которых с такой неприязнью писал сам Солженицын в первых томах своей книги. Безусловной заслугой автора является первое подробное описание трагических событий в Новочеркасске в 1962 году и ряда других замолчанных трагедий послесталинских лет.
Однако главной темой нового тома является подробное описание постепенного, медленного, но неуклонного изменения настроений и поведения заключенных, о разных формах пассивного и активного сопротивления, начиная от побегов и протестов и кончая попытками вооруженных восстаний. С волнением читаем мы скрупулезное описание некоторых известных Солженицыну побегов (чаше всего неудачных) из тюрем и лагерей. Что касается Кенгирского восстания заключенных, по-видимому, самого крупного за всю историю ГУЛАГа, то его описание составляет центральную и наиболее впечатляющую часть третьего тома разбираемой книги. Солженицын с удовлетворением отмечает, что в Особлагах большинство обнаруженных зэками стукачей тайно убивались. Он радуется каждому факту сопротивления произволу. Он не скрывает своего торжества при описании Кенгирского восстания и сожалеет, что не все бараки и не все категории заключенных приняли в нем участие. Даже заголовки говорят сами за себя: "Ветерок революции", "Когда в зоне пылает земля", "Цепи рвем наощупь", "Сорок дней Кенгира". И было бы, конечно, несправедливо в отношении Солженицына отмечать, что в данном случае он сам (вопреки своей, изложенной во втором томе концепции) оправдывает право угнетенных подниматься и восставать против своих угнетателей, отвечая насилием на насилие, что он оправдывает право рабов на революцию во имя свободы и справедливости.
В своих рецензиях на первый и второй том "Архипелага" я уже высказывал оценку этой книге, как об одном из ценнейших свидетельств эпохи, как об одной из самых великих книг XX века. Нет никаких оснований изменять эту оценку после прочтения третьего тома. Сам Солженицын в "Послесловии" извиняется перед читателем за чрезмерную громоздкость своего произведения и его некоторые художественных недостатки. Эти извинения, однако, в меньшей мере можно принять как раз в отношении третьего тома. Ибо этот том в гораздо большей степени, чем первые два опирается на личный опыт автора, что придает ему
208
скорее характер художественных мемуаров, чем исследования. Но Солженицын, как писатель, особенно силен как раз в описании событий, которые он сам видит и помнит, и именно это делает центральные главы третьего тома наиболее художественно достоверными и впечатляющими. Однако, несмотря на то, что третий том достойно завершает громадный труд автора "Архипелага", общее отношение к этой книге и в западных странах, и в СССР в последние год-полтора неуловимо изменилось. Выход третьего тома "Архипелага" уже не был сенсацией, и многие органы печати западных стран посвятили этому событию лишь краткие сообщения. И хотя теперь перед читателем лежит законченной вся книга Солженицына, которая, как я уверен, навсегда останется главной книгой его жизни, о ней говорят, пишут и спорят гораздо меньше, чем при выходе в свет одного лишь первого тома. Этому обстоятельству, видимо, есть несколько причин.