авать чуток попозже и место сухое выбирать... А так - красота...» Степаныч сладко потянулся и... окаменел: прямо на него, с расстояния в несколько шагов, смотрели немигающие глаза Куликина. Силясь отогнать ужасное видение, старик провел рукой перед глазами, точно отмахиваясь от нечистого, но Куликин не пропадал... - Здрась-сь-сьте... – по-змеиному прошипел Степаныч, всё ещё не веря своим глазам. Куликин же, кажется, удивлён не был. - Доброе утро... – сказал он таким же бесцветным голосом как и весь он сам. – Спите?.. Степаныч понял, что если он немедленно не предпримет что-то, весь его стройный план может рухнуть. Он смахнул со своего лица удивление и привычно прищурил глаза. - Ага, - сказал он язвительно, нарочито бодро поднимаясь. – Решил вот ночку в лес поспать. Дома то негде! Он отряхнул колени и взял в руки удилище. - Сома я ту ловлю. Со-ма. Чего не понятного? С самой утренней зорьки тут сижу. Намаялся, ну и прилёг малость. - Да нет тут никаких сомов, - грустно ответил Куликин. – И не было никогда... Даже щук и тех почти не осталось... Степаныч расплылся в ехидной улыбке, а потом, порывисто и горячо, точно с трибуны мавзолея, провозгласил: - ЕСТЬ! Есть тут сомы, Куликин! Раньше ловил и ещё поймаю! Затем, смерив ошарашенного Куликина презрительным взглядом, старик круто развернулся и вразвалочку зашагал к дачам. В какой именно момент приключилась беда, старик так и не понял. То ли вконец разболталась розетка, то ли сам агрегат внезапно впал в летаргический сон, но факт был налицо: открыв, доселе мало востребованный, холодильник на третий день, Степаныч в ужасе отшатнулся... Сом стух. Стух окончательно и бесповоротно. Стух настолько, что сама мысль о том, чтобы как то его отмыть и попытаться выдать за нечто недавно пойманное, выглядела издевательской насмешкой. Тирада, которую Степаныч произнёс у распахнутого холодильника, расшифровке не подлежала. То был символизм столь высокой и чистой марки, что, несмотря на изобилие в нём слов (Да каких!), сама конструкция в целом была абсолютно невербальной, относясь более к сфере музыки, нежели к речи. Впрочем, опытный лингвист, несомненно, мог бы уловить некоторые закономерности этой драматической мелодии и вычленить из неё несокрушимые в своей простоте и ясности образы, пронзающие одновременно сердце и душу пытливого слушателя. Словом, мат стоял кромешный. Вдоволь наругавшись и нанеся холодильнику ряд проникающих ранений попавшимся под горячую руку ржавым топором, старик хватил стакан самогона, сел на ступеньках крыльца и закурил. Его взгляд был взглядом солдата, чудом вернувшегося из яростной рукопашной схватки и всё ещё верящим, что он уцелел. Внимая небу и земле, прикуривая одну папиросу от другой, Степаныч просидел на крыльце до самых сумерек. Мрачные, грозовые тени, пробегали по его окаменевшему лицу. Комары падали замертво испив его почерневшей крови, птицы облетали стороной его участок и даже солнце, кажется, закатилось в тот день на четверть часа раньше должного, дабы не быть более свидетелем этой немой трагедии. Трудно представить, что испытал наш герой в эти роковые для него часы. Однако, даже столь внезапное и чудовищное крушение всех его светлых помыслов не смогло сломить нечеловеческую волю Степаныча. Его трепетное и жадное до авантюр сердце пирата и самогонщика продолжало исправно биться, и старик строил новые планы. Нам, изнеженным и вялым людям XXI века, подобная воля к победе может показаться невероятным, но Степаныч принадлежал к другой, стремительно уходящей эпохе и был одним из лучших из её сыновей. Когда молодая луна поднялась над торфяными болотами и длинные, острые тени скользнули по умолкшим садам, Степаныч уверенно произнёс: - И всё-таки, Куликин, я тебя сокрушу! С этими словами Степаныч поднялся, что есть сил потянулся и, точно огромная и нескладная летучая мышь, ринулся во тьму... Разговоров на следующий день на дачах было невпроворот. О невероятном подвиге Степаныча судачили на пыльных перекрёстках, в шумной толпе у водокачки, в горячей очереди в магазин, и даже на облезлой детской площадке. История обрастала всё новыми и новыми подробностями, но суть её была проста как трёп двух старых приятелей: - Слышал, Степаныч то (да, да тот самый) сома поймал... - Не может быть! - Научный факт... Сам видел... - Большого? - Килограмм на десять... - Где!? - На дальнем озере... - Но там же нет сомов! Да и щука почти поизвелась. - Есть и всегда были... Места нужно знать... - И как же он ухитрился? На удочку или на спиннинг? - На жерлицу... - Ну дела... - Поставил он, значит, жерлицу свою, а сам, как водится, на три дня запил... - А потом? - А потом, как в себя пришёл малость, пошёл жерличку свою проверять, глядь, а там сом... - Чудеса!.. - Чудеса чудесами, но пока Степаныч горькую пил, сом его успел издохнуть да стух... - Ах! Совсем-совсем? - Бесповоротно... - Как обидно! - Бывает... Правду о случившемся знали лишь двое – виновник торжества Степаныч и... Колька Афганец, у которого накануне ночью старик и вытребовал необходимую ему снасть. Жерлицы у Кольки были знатные, так что все рыбаки, которые, сначала с недоверием, а потом с восторгом, осматривали невиданный трофей старика, в один голос подтвердили – да, на такую снасть можно и кита поймать, не то, что сома. Чёрные как южная ночь глаза Афганца лучились затаённым смехом в тот день, но он был нем, как могила, ибо давно уяснил для себя простую истину, что справедливость на этой грешной земле ценится выше любой правды. К концу знаменательного дня, когда вонь от протухшей рыбы стала совершенно невыносимой, Степаныч, под дружным нажимом соседей, вынужден был прекратить выставку своей необыкновенной добычи. Под возгласы одобрения, он торжественно отсёк гигантскому сому голову, дабы высушить её и повесить на стену, а туловище предал земле под большой, раскидистой яблоней. Это был полный триумф. Пошатнувшийся было авторитет первопроходца и знатока местных земель вновь вознёсся до небес, а приглашения заглянуть в гости на рюмочку чая посыпались на старика как из рога изобилия. Каждый рыбак от мала до велика считал большой честью скрестить свой стакан с рукой маэстро, а уж от предложений покурить так и вовсе отбоя не было. Степаныч с удовольствием и знанием дела купался в лучах своей обновлённой славы, которая, однако, не вскружила ему голову. Лишь одно обстоятельство омрачало его блистательную победу. В день, когда Великий Шатурский Сом был явлен миру, подлец Куликин на дачах отсутствовал, по причине разразившегося у него накануне приступом аппендицита! - Нет, ну каков всё-таки прохвост, этот ваш Куликин, - ворчал длинными, трудовыми ночами Степаныч, прислушиваясь к мерному гудению самогонного аппарата. – Каков паскудник... Я к нему со всей, так сказать, душой, а он?.. Аппендицит у него видите ли заделался... Мог бы и подождать... Эх, никакого уважения к человеческому подвигу... Ну никакого...