Труп принадлежал белокурому мужчине лет тридцати пяти — сорока Белая рубашка без галстука, грудь заляпана грязью и кровью. Желтовато-коричневые брюки, белые кроссовки. На шее — толстая золотая цепочка. Хоб наклонился, чтобы получше рассмотреть ее. На цепочке висела золотая монета с дырочкой. На монете были вычеканены два леопарда, готовящихся к прыжку. Наконец Хоб перевел взгляд на лицо. Оно было разбито, но узнаваемо.
Глава 5
Кабинет Фошона, маленький и тесный, находился в облицованном камнем здании, похожем на банк, занимавшем большую часть квартала между рю д'Анфер и авеню Клебер. В подъезде, между двумя застекленными бронзовыми дверьми, курили несколько полицейских. Большая часть ночных патрулей Парижа дежурила в старом полицейском участке рядом с Палатой Депутатов. Отделение Фошона не занималось обыденными уличными преступлениями — грабежами, мордобоями, семейными разборками. Это дело жандармов. Фошон и его люди охотились за дичью покрупнее. В Сюрте <Сокращенное название Управления национальной безопасности Франции> направлялись дела, которые могли иметь международное значение. Многие из них позднее передавались соответствующим департаментам. Простыми дорожными происшествиями Фошон не занимался — тем более дорожными происшествиями в таком захолустном уголке Парижа, как Сен-Габриэль.
Хоб шагал рядом и чуть позади инспектора. Он был на голову выше Фошона — точнее, на полголовы, потому что немного сутулился. Они прошли по широкому центральному коридору, с кабинетами по обеим сторонам. Свет горел только в нескольких. Временами люди, сидевшие за столами в одних рубашках, поднимали головы и кивали инспектору. Фошон не кивал в ответ, а только бурчал что-то неразборчивое. Подошли к лифту, крошечная кабинка которого больше походила на шкаф. Он располагался рядом с роскошной двойной мраморной лестницей. Фошон давно жаловался, что лифт чересчур тесный и медлительный. Но министерство отвечало, что установить другой не представляется возможным, если не убрать две, а то и целых три мраморных колонны, украшающих холл первого этажа. А колонны убрать нельзя, потому что здание объявлено памятником архитектуры национального значения.
Пока они поднимались на четвертый этаж, Фошон молчал. Мурлыкал что-то себе под нос, раскачивался на каблуках, глядя в потолок, точно ожидая, что на нем вдруг проступит физиономия преступника. На четвертом этаже они вышли и свернули налево. Теперь впереди шел Хоб — он бывал тут прежде и знал дорогу. Этаж освещала одна-единственная лампа в конце коридора. Кабинет Фошона был последним налево. Дверь никогда не запиралась. На столе горела лампа под зеленым абажуром. Фошон бросил шляпу на полку рядом с зонтиком, сел за стол и указал Хобу на стул.
— Давно мы с вами не виделись, Хоб, — сказал инспектор. — Как поживает ваше агентство?
На самом деле Фошон знал о делах детективного агентства «Альтернатива» — или об отсутствии таковых — больше, чем любой из работников этого агентства, включая его владельца и главного сыщика Хоба Дракониана. И Хоб знал, что Фошон это знает.
— В агентстве все в порядке, у меня все в порядке, и вообще все чудесно, — ответил Хоб. — Ближе к делу, пожалуйста.
— К какому делу? — осведомился Фошон с самым невинным видом.
— Черт возьми! — сказал Хоб. — Эмиль, бросьте дурачиться. Вы вызвали меня на Сен-Габриэль, а потом притащили сюда. Пожалуйста, объясните, какого черта вам нужно, и отпустите меня домой.
— О, какие мы воинственные! — хмыкнул Фошон. — Что, вам так не терпится вернуться к своей Мариэль?
— Не то чтобы очень, — признался Хоб. — Сегодня я должен был готовить свое знаменитое чили для толпы издательской публики…
— Так Мариэль вас ждет? Скажите ей, что вас задержали в полиции по важному делу. Это избавит вас от скандала.
— Плохо вы знаете Мариэль, — возразил Хоб, — если думаете, что такой пустяк может служить извинением.
— Мне бы следовало предупредить вас насчет этой дамы.
— Так какого ж черта вы меня не предупредили?
— Не ребячьтесь, — сказал Фошон. — Знаете, Хоб, что мне в вас не нравится? Вы не владеете искусством пустой болтовни. Вы вообще читали когда-нибудь романы про сыщиков? Коп и частный сыщик должны сперва побеседовать о всякой всячине. И полисмен вечно гонит пургу, прежде чем доберется до сути дела.
— Мне некогда читать романы про сыщиков, — сказал Хоб. — Я слишком занят сыском.
— А в свободное время?
— Предпочитаю Пруста.
— Кто был тот мужик под брезентом?
— Стенли Бауэр.
Лицо Фошона вытянулось.
— Хоб, ну что это такое! Вам полагалось сказать, что вы видите его первый раз в жизни — но я-то успел заметить, как расширились ваши глаза, когда вы его увидели, — потом вы должны были признаться, что, возможно, встречали его пару раз, и так далее, пока наконец вы не раскололись бы, что это — ваш брат, давным-давно пропавший без вести.
— Инспектор Фошон, кончайте валять дурака! А если уж вам так хочется подурачиться, отведите меня в ресторан и угостите хорошим обедом.
— Неужели Мариэль вас не кормит?
— Мы договорились, что расходы будут пополам. А у меня нет денег.
— А как же ваш знаменитый чек из Америки?
— Не пришел пока.
Фошон хмыкнул с насмешливым сочувствием
— Так что, Мариэль содержит вас обоих?
— Ну! Это против ее принципов. Содержать молодого мужчину? Никогда в жизни! Мариэль покупает еду на одного и делает вид, что я питаюсь на свои.
— А вы что делаете?
— Жду, пока она уснет. А потом подъедаю, что осталось Пролежавшую три дня баранину или телятину в застывшем сале. Всегда приятно. А на десерт — лежалый сыр с зеленой плесенью
— Дорогой мой, примите мои искренние соболезнования. Способность женщины унижать мужчину сравнима лишь со способностью мужчины мириться с унижением.
— Это кто сказал, Ларошфуко?
— Да нет, на самом деле мой батюшка. Он, бывало, рассказывал замечательные истории об арабских танцовщицах, которые приходили к ним в лагерь под Сиди-Бель-Аббесом.
— Я бы с удовольствием их послушал, — сказал Хоб — Особенно за стаканчиком белого вина в «Пье дю Кошон».
— Так вы говорите, Стенли Бауэр?
— Да. Это имя всплыло у меня в памяти, как только я его увидел. Жаль, что больше я ничего не помню.
— А где вы с ним встречались?
— Из головы вылетело! — сказал Хоб, постучав себя по лбу. — Говорят, от голода человек делается забывчивым.
— Хоб! — произнес Фошон. Его голос из шутливого внезапно сделался угрожающим. — Не надо со мной играть!
— Это что, фраза из одного из ваших детективных романов? — поинтересовался Хоб. — А почему бы мне с вами и не поиграть? Я хочу жрать, и мне вовсе не улыбается возвращаться на бульвар Монпарнас и готовить чили. С чего это вы, французы, взяли, что чили — деликатес?
— Мы всегда путаем экзотическое с желанным, — ответил Фошон — Это наш особый дар.
— О Господи! — Хоб уронил голову на руки.
— Как вам плохо! — сказал Фошон. — Ладно, не буду вас больше мучить. Идемте. Быть может, тарелка паштета освежит вашу память.
— Добавьте к этому утиное филе, — сказал Хоб, — и я расскажу вам, что произошло с судьей Крейтером.
— Comment? <И что же (фр.)> — спросил Фошон, который вдруг ни с того ни с сего решил перейти на французский.
В «Пье дю Кошон» они не пошли. Фошон выбрал пивную «Липп» — ему вдруг захотелось choucroute garnie <Свинина с картофелем и кислой капустой, традиционное немецкое блюдо (фр.)>. «Липп», собственно, только называлась пивной, а на самом деле это был знаменитый старый ресторан на бульваре Сен-Жермен, напротив «Де Маго». Настоящий дворец: старинные потемневшие зеркала, янтарный свет ламп, хрустальные люстры, официанты в смокингах и шикарная публика — правда, ее в последнее время становилось все труднее отличить от публики, которая только пытается быть шикарной. Ну и, конечно, неизбежные немецкие туристы, неизбежные английские туристы и прочие туристы, которые в свою очередь начинали становиться неизбежными — особенно японцы. Хоб тоже заказал choucroute. Ему принесли огромную тарелку вкусной и сытной свинины с гарниром, хорошо сдобренной пряностями. Это, пожалуй, было лучшее, что подавали в «Липп». Когда и как французы успели возлюбить квашеную капусту и немецкие сосиски, оставалось загадкой. О таких вещах ни в одном путеводителе не говорится.