— Давайте я не буду называть фамилий, чтобы вам потом не пришлось забыть этот разговор. А то если я начну, то уже не остановлюсь.
— Остановитесь, Павел Анатольевич, остановитесь. Вы сейчас наговорите себе. Предложение к вам такое — вы забываете наш разговор, я забываю ваш пьяный треп в помещении КЗК девятого восьмого. Ну и само собой, если вдруг нечаянно с нашим губернатором что–то произойдет до выборов, в шутку или серьезно, я первым делом подумаю о вас. И разговор у нас тогда будет совсем другим.
— А, только до выборов, значит?
— До свиданья, Павел Анатольевич.
Оставшись один, молодой человек выключает диктофон в столе, делает запись в лежащем перед ним старинного вида органайзере. Хватает себя за подбородок и сидит молча. Звонит телефон.
— Иду, — говорит молодой человек в трубку. — Уже иду.
6. Олег
Мне просто нужно выйти наружу.
За спиной остается желтый прямоугольник двери, в нем шевелится что–то белое и розовое. Впереди темный коридор длиной с футбольное поле.
На мне, кажется, халат.
Я физически чувствую, как остатки волос на голове колют мою голову корнями. Я слышу шум в голове, и он нарастает. Где–то слева лают собаки. Вероятно, там есть выход.
С диванчика вскакивает охранник, я останавливаю его, просто мотнув головой.
Впереди брезжит свет, в голове дребезжит телевизор.
— Недавний скандал с недвижимостью, по слухам, принадлежащей семье губернатора, до сих пор вызывает вопросы. Как получилось, что новенький торговый центр, на строительство которого было потрачено более полумиллиарда казенных рублей, оказался частной собственностью? Кто ответит за…
— Отвечу. За все отвечу… — бормочу я.
Собака бросается мне навстречу из дверей на террасу, внезапно, огромная, черная. Я едва не падаю. Хватаю ее за лапы, за шею. Она неистово лижет мне лицо.
— Магда, Магда! Перестань! Прекрати! Магда, дура!
— Магда! — звенящий голос жены. Как я ее ненавижу…
Собака, заскулив, прыгает в сторону и исчезает где–то в сияющем далеке. Больно смотреть в ту сторону. Похоже, что давно уже день. Я падаю в бассейн, как раненый бегемот. Халат всплывает надо мной, огромный, белый, пустой. Я выныриваю на другом конце бассейна, трясу головой, выбираюсь наружу. Прохожу мимо столика. На нем газета с моей фотографией и слоганом «За все отвечаю лично!»
Я иду, оставляя за собой след.
Из дома за мною недобро следит охранник. С кобурой подмышкой.
7. Дмитрий
У меня была надежда, что я со временем стану здесь своим, как Егор. И ко мне, нежно улыбаясь, будет склоняться официантка в блузке с вырезом. И девушки у бара будут делать мне ручкой. И потом присаживаться за мой депозитный столик.
А пока что Егор по–хозяйски развалился на диванчике, я сижу напротив в кресле, а сбоку наливает себе какое–то модное пойло стильный типок в белой рубашке.
— Спасибо, что пришел.
— Спасибо, что позвали. Уже и не надеялся.
— Да, замотались…
Повисает неловкая для меня пауза длиной примерно с километр.
— Так чего ты хотел, Митя? — спрашивает Егор.
— А, вот так построим разговор?
— Хорошо. Как ты хочешь построить разговор?
— Я напомню, — говорю я и чувствую, что мой голос начинает дрожать, — что месяц назад ты ко мне пришел и говорил, чего хочешь ты, и что за это получу я.
Типок сбоку хмыкает. На меня по–прежнему не смотрит.
— И там была должность в вашей телекомпании. И… много чего еще.
— Окей, — говорит Егор. — Получается, мы тебя обманули.
— Я этого не говорю, — торопливо говорю я.
— Давай я объясню, — говорит типок. — К тебе вопросов никаких нет.
— И на том спасибо.
— Но сейчас твоя заметка как мертвому припарка. Эти выборы Олежка просрал. Он бухает. Шансов ноль. Мы его уже не мочим. Через две недели он будет в Швейцарии. Или где угодно. Собственно, похуй. Вопрос по нему решен.
— Вопрос по мне не решен.
— Ну, смотри, — снова Егор. — То, что мы тебе обещали, мы сейчас не можем дать. Форс–мажор. Месяц назад никто не знал про Володина. Так что, старик… Мы сами тут сидим и не знаем, где будем после выборов. Расклад поменялся.
— Что–нибудь будете? — ласково спрашивает официантка в блузке с вырезом, наклоняясь ко мне. Я смотрю на Егора, он кивает.
— Пиво, пожалуйста.
— Обидно, да? — говорит типок, когда официантка отходит. — Смотреть можно, трогать нельзя.
Егор начинает оглушительно, совершенно по–лошадиному ржать.