В клинике ее два месяца кормили лекарствами. Мучительные симптомы сняли быстро, и страхи почти исчезли, но вместе с ними испарились желания и чувства. Она не могла ни читать, ни рисовать, ни любить... Только спустя еще полгода все как-то пришло в норму.
И вот теперь она снова почувствовала «это», и ее охватила настоящая паника. Она вскочила и стала бегать по комнате: пять шагов от двери к окну и пять обратно.. А потом, внезапно что-то поняв, кинулась в комнату к Вадиму. Разбудила.
- Я больше не пойду на работу! Никогда!
- Хорошо-хорошо, - сказал сонный муж. - Не шуми. Мне снились гурии...
Не то чтобы на работе все было так уж плохо. Несколько лет назад Инга распрощалась с кафедрой в университете, превратившейся в типичный «серпентарий», и теперь не слишком напряженно преподавала в частной школе, параллельно публикуя научно-методические статьи. С администрацией школы она строила отношения по принципу «я без работы никогда не останусь», так что хоть ей и портили нервы, но до конца на шею, как некоторым безропотным коллегам, не садились. Но что-то внутри нее яростно сопротивлялось. Дни утекали, плавно сливаясь в один ручеек, впадающий в Стикс. Жизнь измерялась академическими часами, триместрами, учебными годами. Иногда она красила волосы в три цвета, гонялась за учениками по коридору, скинув для скорости туфли, и веселилась, увидев, как директриса поднимает бровки домиком. Это развлекало, но не помогало. Что-то не складывалось со смыслом жизни... - видимо, так. Или с самой жизнью.
3
А потом появился фотоаппарат.
Сначала это была простая цифровая «мыльница», которую Вадим купил по акции перед их первой поездкой на Кипр. Инга носила ее в сумке на работу и фотографировала учеников. Некоторые из них даже стали ее побаиваться. А она со странным упорством пыталась запечатлеть то, что притягивало ее внимание, - порой совсем не вовремя, посреди урока. Склоненное над тетрадкой лицо; темные кудри, досадливо откинутые нетерпеливой рукой; кокетливо скрещенные под партой девичьи ножки; быстрый взгляд в сторону... Она выкладывала самые удачные кадры в сети «ВКонтакте» и тогда впервые услышала от своей коллеги: «Когда я смотрю на ваши фото, мне хочется любить наших учеников. Неужели это они, почему они получаются у вас такими красивыми?»
Отзывы в группе фотографов были другими: нельзя снимать портрет со встроенной вспышкой, нужно прикрыть/приоткрыть диафрагму (которая в ее «мыльнице» не регулировалась), горизонт завален, фокус «смазал лыжи», снимок для семейного альбома... Критики были много моложе ее и потому резки и категоричны. Они недавно прочли множество книг и педантично следили за соблюдением правил. Но она не обижалась, а тоже стала читать. И чем больше она это делала, тем больше понимала, что самого главного правила в них нет...
Как-то раз кто-то «для прикола» выложил в альбом фотографий для критики работу Роберта Мэпплторпа - черно-белый натюрморт с двумя увядающими тюльпанами в вазе, скадрированный в квадрат, - фотографию, полную изысканного отчаяния. Главный критик группы тут же высказал массу категоричных суждений: о недопустимости кадрирования в квадрат, о неудачном переводе в черно-белое, о том, что кадр «ни о чем». Собственно, этой реакции и ждал шутник, выложивший фото: ему надоела безапелляционность главного критика. Инга посмеялась от души, подумала - и вышла из группы. Но книги читать не перестала. Просто потребность в чужой оценке или совете сменилась потребностью в тишине и неспешной беседе с Робером Дуано и Анри Картье-Брессоном, Йозефом Судеком и Ричардом Аведоном. И с самой собой, конечно.
Больше всего Инге теперь хотелось фотографировать людей. И самым интересным было то, что лица в жизни и на получавшихся снимках были разными. Это было похоже на фокус. Чудесное превращение. В момент, когда она спускала затвор, что-то происходило. Ее пронизывало наслаждение, почти сексуальное, до самой сердцевины ее существа. Щелчок - и в сплетении света и теней возникало лицо. То, которое она видела где-то там, внутри.