Это казалось странным и непостижимым. Инга понимала, что разные художники по-разному изобразят одного и того же человека и даже одно и то же яблоко. Но фотография? А как же «фотографическая точность», где она? Фиксирование электромагнитных волн, механический процесс, просто кусочки стекла, пластика и металла, физика и химия. Откуда там берется это чудное искажение? «Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?»[i]
И раньше, в молодости, чье-то лицо порой непонятно притягивало ее к себе, но тогда она не знала, что с этим делать. Если оно было мужским, Инга могла мгновенно и мимолетно влюбиться в абсолютно незнакомого человека. А если женским - уж вовсе не понимала, отчего оно не выходит у нее из головы. Теперь ее тяга к лицам имела конкретное направление, конкретную цель. Она понимала, что хочет их сфотографировать.
Но если люди притягивали Ингу давно, то предметы ей, наверное, открыл только фотоаппарат. Взгляд ее стал жадно цепляться за мелочи. Желтый листок, обычный, ничем не выделяющийся среди сотен собратьев, лежащих на асфальте, внезапно привлекал ее взгляд - и хотелось запомнить его, снять, унести с собой его образ. Она начала видеть мир кадрами, обрезая случайное. И замечать то, на что раньше не обращала внимания: тень от дерева на стене, яркую желтую машинку, такую трогательную в осенней промозглой тьме, отражения в стеклах и крышах автомобилей.
Мир заполнялся неснятыми кадрами, которые были во много раз прекраснее снятых, поскольку очень скоро возможностей «мыльницы» стало не хватать. Повыбирав немного между очередной поездкой к морю и фотоаппаратом, Инга предпочла второе.
И вот однажды, когда после бессмысленного педсовета, посвященного «оптимизации учебного процесса», директриса попросила Ингу остаться и дала задание провести какой-то очередной «мониторинг», она вдруг на месте вполне симпатичных округлых форм доброжелательно улыбающейся дамы увидела перед собой паука. Большого, жирного, черного паука, который тянет к ней свои липкие лапки и хочет запутать в сетке бессмысленных слов, чтобы напитаться ее кровью. Она что-то пробормотала и быстро выскочила из школы.
В этот момент Инга необыкновенно остро ощутила, что ее жизнь конечна. То есть, естественно, она всегда это знала. Мы все это знаем, но до определенного момента об этом не думаем. И это острое ощущение ограниченности своего личного времени, соединенное с чувством того, что большая часть его потрачена со щедростью или легкомыслием безумца, заставляло искать возможность, пока еще не поздно, что-то изменить. Так, обнаружив прореху в кармане, человек пересчитывает оставшиеся в нем монеты и принимает решение - сыграть в рулетку или растянуть на подольше, скупо отсчитывая копейки.
На нее накатывал страх, ощущение того, что полжизни она жила не так.
При этом характер у Инги был независимый, так что возложить вину за это «не так» на родителей или кого бы то ни было еще, кроме себя самой, ей, к сожалению, никак не удавалось. Она выбрала профессию вопреки желаниям родных и два раза выходила замуж - тоже вопреки (в первый раз, с их точки зрения, было «еще рано», во второй - «уже поздно»). Но все равно она чувствовала присутствие в своей жизни чужой воли, чужой силы. Хотя бы тот «комплекс отличницы», соединенный со страхом получить замечание, выговор, вызвать чье-то недовольство, который заставлял ее тратить время на изучение многих бесполезных вещей или написание никому не нужных планов и отчетов... (Даже сейчас, в пятьдесят с хвостиком, ей иногда снились мучительные сны о том, что она не подготовилась к контрольной по математике, прогуляла урок пения или опоздала в школу.) И еще этот страх поражения, мешавший попробовать то, к чему лежала душа... А в результате - пятьдесят лет, пролетевшие, как сон.
Инга, конечно, взяла себя в руки и провела этот самый «мониторинг» неизвестно чего, но спустя несколько месяцев наступила та памятная ночь, изменившая все.
4
Теперь Инга могла фотографировать целыми днями. И она это делала, чисто интуитивно начав с натюрморта. Часами выбирала место и фон, расставляла предметы, снимала с разным освещением: то со стареньким киноосветителем, то при дневном свете, то с фонариком, то при свечах. Это был ее роман со светом и с вещами.
Конечно, после ухода с работы у нее стало гораздо больше свободного времени, но все же главное, почему она могла так безостановочно снимать, было в другом. Дело было в том, что открылось у нее внутри. Она была кошка, кошка, которая гуляет сама по себе. Без истеричной директрисы, без требующих постоянного внимания к себе детей, без скучных конференций и «мониторингов». И от этого она неожиданно начала видеть отражение луны в луже и изломы веток и снова заметила, как плавно вытесняют друг друга зима и весна, лето и осень.