Вомо уменьшается и отлетает назад, как пестрый мячик, выброшенный из кармана. Гидроплан набирает высоту, а меня захватывает знакомое чувство восторга. Как же я соскучилась по своей «Сессне»! До Бату лететь всего ничего, но я максимально сосредотачиваюсь, самолет все-таки чужой. На безоблачном небе, оставаясь позади меня, ярко сияет солнце, и я словно лечу в туннеле ослепительного золотого света.
Прошло минуты три, когда стрелки на панельных приборах предательски качнулись. У меня холодеют руки, но невозможное уже поднимается перед ветровым стеклом. Белый, холодный, безжалостный кокон, спеленывающий мое хрупкое воздушное суденышко. В его плотном покрывале я различаю серебристые всполохи и слышу мерный гул, как будто работает огромная турбина. А потом самолет резко дергает в сторону.
Как много может подумать человек за одну секунду. Я вспоминаю отца. Я вижу укоризненно поджатые губы Отто. Я слышу голос Килли: «Мэтт твердил, что ему был зов». Я понимаю, что до Бату, где ждут меня ответы, не доберусь. И что моя теория вероятности не оправдалась. И, последнее, я думаю о том, как переживет мама весть о моем исчезновении…А потом – яркая вспышка и темнота!
Господи, как же больно! В голове гудит, кожа саднит, а внутри – словно кисель из перемолотых костей. Но раз я думаю и чувствую, я жива, что уже радует! С трудом открываю глаза и вижу над собой все то же сияющее, залитое солнечным светом небо. Но лежать неудобно, что-то ребристое давит в спину. С большим трудом я поворачиваюсь и, цепляясь за каменные рельефы, поднимаюсь на ноги. Оказывается, я лежала, откатившись под перила балкона. Большой белый каменный балкон, козырьком выступающий над пропастью. А впереди – океан.
Синий-синий океан, без привычной россыпи островов, и от этого зрелище мое сердце заполняется страхом. Неужели меня отнесло так далеко? Где же острова? И, стоп, я же на суше, нет? Неужели я достигла Бату, и, повторяя судьбу родителей, нахожусь сейчас в центре острова, на той самой белой скале? И где восторженные туземцы? Оглядываюсь, но вещей рядом нет. Позвонить и сообщить всем, что я жива, не смогу. Так, надо спускаться к людям!
Каждое движение причиняет мне невыносимую боль, но, по крайней мере, руки-ноги целы, а к ссадинам и ушибам мне не привыкать. Даже странно, что я так легко отделалась! Сандалии скользят на мраморном полу, и я невольно оглядываюсь, ища, за что ухватиться. Но огромный зал, куда я ступила, абсолютно пуст. Здесь очень красиво и величественно: резные узоры на полу, вкрапления горного хрусталя на стенах, но я понимаю, что это место – давно заброшено. Посреди зала высятся обломки какого-то сооружения, но я не могу понять, что это. Алтарь? Гробница? Шкаф?
Впрочем, оставаться здесь я не собираюсь и, обойдя зал, как и надеялась, нахожу ступеньки. Лестница такая крутая, и подошвы, по-прежнему скользят, после пары падений я чертыхаюсь и снимаю обувь. Мрамор приятно холодит ноги, и спускаться так гораздо удобнее. Когда я наклоняюсь, чтобы поднять сброшенные сандалии, с шеи свешивается кулон стихий. Надо же, я и забыла о нем. Убираю его под тунику и продолжаю спуск.
- Не ворчи ты, Спинни, у меня уже голова пухнет.
- Нет, решено, брошу все! Ты видел? Нет, ты видел? Недели не прошло, и опять! Скоро здесь все взлетит на воздух, мы и имя луны назвать не успеем!
- Да что ты боишься? Ты же видел: он всегда улетает туда, к большой земле! Здесь-то как раз безопасно. Сиди себе да жди очередного улова! Еще и такие деньжищи получаешь! Кстати, что-то долго… Может, сходить проверить? Вдруг разбился?
- Сходи, сходи, коли охота в гору лезть, а я тут подожду.
Все это время я стою в простенке возле дверного проема у основания лестницы и пытаюсь понять, что делать. За стеной – люди, но почему-то их разговор не вызывает во мне желания обращаться за помощью, особенно голос того, кого назвали Спинни. Я осторожно оглядываюсь, но выход всего один, и сейчас обладатель второго голоса пойдет наверх, проверять «улов». Улов – это, видимо, я и есть. Значит, эти люди ожидают моего появления? Куда же я все-таки попала?