- Дров? – морщится Дэгу.
- Чтобы не облажаться. О, Господи, чтобы не совершить ошибку!
- Да понял я, понял. Не бойся, голову тебе у нас никто не отрубит! Хорошо, я согласен, в чем-то ты права. Успокойся только, ладно?
Он осторожно убирает мою руку с бревна, подпирающего крышу, об которое я, оказывается, все это время стучала так, что сбила костяшки пальцев до крови. Лошадь косит на меня глазом, но продолжает невозмутимо жевать морковку.
- Так ты ответишь? Про других?
- Про них отвечу, про остальное, ну, пожалуйста, потерпи уж до города, ладно? Что касается оскорбительных обычаев, просто не спрашивай людей о прошлом. За последние годы почти у каждого кто-то погиб или во время набегов, или от стихий. Не хотят люди об этом вспоминать…Ты же видела Асну, мою старшую сестру. У нее муж погиб от порождения. Сколько лет прошло, а она до сих пор не оправилась. А женщин было две. Одна молчала все время. Она…ждала ребенка, уже большой срок был. Испугалась она сильно, похоже, так и не оправилась, хотя…все потом было в порядке.
Я успеваю уловить заминку, но молчу. Что тут скажешь? А Дэгу продолжает:
- Вторая совсем молоденькая была, тоже испугалась, ревела целыми днями. Похоже, у нее еще до попадания сюда что-то стряслось. Но с ней тоже все в порядке, поверь.
- А ты знаешь, где их можно найти?
- Это еще зачем? – настораживается Дэгу.
Вот дура, рано обрадовалась!
- Ну, все-таки они мои, можно сказать, землячки. Все легче будет привыкнуть, если увижу, как им тут живется.
- Это ни к чему! – обрывает он резко. – Все, пойдем!
Да…То ли у этих милых людей есть предел откровенности, за который они не готовы ступить, то ли из меня, мягко скажем, неважный переговорщик, чтобы вытягивать из людей секреты!
Припасами оказываются всего лишь связки вяленой морской рыбы и мешки с солью (как я поняла, ее добывают из особых кристаллов), а вовсе не оружие. Еще под внимательным взглядом местного старосты (ну, или как его здесь называют), в телегу осторожно ставят два ларца с жемчугом. Из рассказа Найи я успела узнать, что до бедствий на побережье были настоящие жемчужные плантации, но потом они все погибли, и сейчас жемчуг становится редкостью, а, значит, ценным предметом торговли с государствами, лежащими за перевалом.
Отряд совсем небольшой: я, Дэгу и трое всадников. И один пеший…Мужчина средних лет, чье обнаженное по пояс тело испещрено многочисленными татуировками. Он выбрит наголо, что в окружении длинноволосых мужчин смотрится странно, но даже это не главное, а то, что его приковывают к заднему ободу телеги короткой цепью. Преступник? Мне становится неуютно.
- Это один из матросов с корабля, - шепчет мне Найя, - он перешел в бою на сторону врагов, когда решил, что они побеждают. Теперь его доставят в столицу, а потом выгонят за перевал!
На прощанье все многочисленное семейство Дэгу жмет мою ладонь, мама Дэгу ласково треплет по щеке, Асна осторожно поглаживает по плечу, а Найя и вовсе порывисто обнимает за шею. Мне немного жаль прощаться с этими чудесными людьми, но такова дорога – всегда кто-то остается за спиной. Если честно, мне и с Дэгу будет жалко расставаться. Я уже успела привыкнуть к уютному чувству защищенности, когда он рядом. Но, конечно, признаваться ему в этом не спешу, чтобы не ставить в неловкое положение. Я уже успеваю понять, что в этом мире ценятся поступки, а не пространные разговоры о чувствах.
И вот уже поселок остается позади, а мы выезжаем на хорошо утоптанную дорогу, идущую среди степных просторов. Солнце остается за спиной, но оно еще не жаркое, и ехать приятно. Несмотря на мои опасения, в седле я держусь уверенно, а моя лошадка бежит аккуратной трусцой, словно оберегая мои нервы от потрясений. Охранники лениво переговариваются о своем, но я не вслушиваюсь в их беседу.
Если честно, все мои помыслы сосредоточены сейчас на человеке, что вынужден почти бежать за телегой. Да, он преступник, но неужели нельзя было усадить его в повозку? Или это – разновидность наказания? Мне кажется, я чувствую его полные ненависти взгляды, которыми он сверлит нам спины. Или просто воображение разыгралось? Оглядываться я не решаюсь, но настроение портится. Ни Дэгу, ни остальные охранники не обращают на него ни малейшего внимания. Я так понимаю, что разжалованный матрос был пришлым, чужаком, в селении на берегу у него не осталось родни, поэтому его никто особо не жалеет.