Темная полоса на горизонте разрастается вширь и ввысь, уже можно различить снег на вершинах гор, и видны крепостные стены города, которые тянутся на многие мили вдоль подножия гор. Я почему-то ищу золоченные купола храмов, но потом вспоминаю, что их здесь нет. Ни церквей, ни минаретов, лишь белоснежные руины. Городских домов за стенами не видно, похоже, там просто нет высоких зданий, но чем ближе мы подъезжаем, тем четче вырисовывается на краю города силуэт врубленной в скалу башни – единственного строения, возвышающегося над крепостными стенами.
Я успокаиваюсь, думая, в том числе и о том, что бедняге за моей спиной скоро можно будет отдохнуть, наверняка босые ноги в кровь сбил. Но тут налетает ветер, и всадники, один за одним, останавливаются. Прямо из пустоты начинает идти дождь, его крупные капли под солнечными лучами рассыпают веселые маленькие радуги. Я не понимаю, чего мы ждем, пока в небе не появляется какое-то красноватое пятно, и тогда Дэгу кричит:
- Игольник! Никому не двигаться! Капюшоны надеть!
Всадники торопливо набрасывают капюшоны и запахивают плащи, приникая к лошадям, словно закрывая лица от неведомой опасности. Лошади беспокойно прядают ушами, но, сдерживаемые волей всадников, стоят на месте. Я продолжаю смотреть. Новое порождение похоже на крошечное облачко, как будто летит по небу чей-то платок, меняя направление без оглядки на ветер. Внутри него роятся какие-то красновато-розовые мушки, и выглядит оно довольно безобидно. Вот только слепой дождь, проходящий сквозь облачко, как сквозь сито, становится красным, и там, где на землю падают его капли, трава мгновенно съеживается и темнеет.
Облачко, как бы дразнясь, описывает круги над нашим маленьким отрядом, проходит между двумя всадниками, не задевая их, оставляя на пыльной дороге следы маленьких острых игл. А потом…Сзади раздается дикий крик и ругательства. Я оборачиваюсь и вижу, как преступник, упав на колени, пытается забраться под телегу, но короткая цепь не позволяет ему это сделать. Дэгу, нарушив собственный приказ, разворачивает коня и несется к повозке, а облачко, пометавшись между ними, радостно бросается к повозке.
Красные капли яростно барабанят по повозке, оставляя на деревянном борту царапины, похожие на порезы, проделывают прорехи в мешках с солью, а потом…падают на человека. Все длится мгновение, потом облачко уносится к побережью, утаскивая за собой и дождь, а пленник уже корчится, окровавленный, вопя от боли. На его коже – сотни крошечных ран, как будто его всего искололи иголками.
Дэгу спрыгивает с коня, бросается к нему и снимает оковы. Бережно укладывает раненого на повозку, и, порывшись в телеге, промокает раны куском полотна. Лошадь, впряженную в повозку, облачко не задело, а вот вознице немного досталось. Он скидывает изрезанный в клочья плащ, который спас его от колючего дождя, и, шипя от боли, перебинтовывает запястье, на которое все же попало несколько капель. Преступник уже затих, ему дали воды, а на теле уже нет крови, лишь розовые ссадинки. Я перевожу дух, радуясь, что раны не смертельны.
И лишь тогда смотрю вслед облачку. Его еще видно: пляшет, забавляясь над чернеющей степью, но возвращаться, похоже, не собирается. Меня неожиданно пронзает всплеск ярости. Больше всего бесит именно эта легкость, танец – издевка, хотя что спрашивать с природного явления! И все же я, чувствуя, как холодеет отцовский амулет на груди, шепчу проклятие, и навстречу облачку срывается маленький белый вихрь. Если представить, что небо – это зеркало, а облачко – красное пятно на нем, то мой ветерок становится тряпкой, полирующей зеркало. Закручиваясь, он просто стирает красное с голубого, пока не прекращается кровавый дождь.
Дэгу пребольно бьет меня рукояткой кнута по ноге и шипит:
- Да что ж ты делаешь!
Но мне все равно. Я не могу безучастно смотреть, как страдает живое, будь то человек, цветы или землеройки, чей жалобный писк доносится из травы. Это ненормально! Воздушная стихия – это самое правильное и прекрасное, что есть на свете, а порождения – ее болезнь.