Папок с бумагами две. В одной – завещание, и от него я отшатываюсь, как от змеи. Знаю, это обычная практика, но и мысли не могу допустить, чтобы читать о гипотетическом будущем после отца. Во второй папке – подборка распечаток и газетных статей. Все – на немецком.
Из Германии все наше семейство, включая деда, перебралось вскоре после моего рождения. В Америке для бизнеса открывалось гораздо больше перспектив, а дед никогда не был приверженцем традиций. Главное – возможность увеличить капитал. Там, за океаном, вполне успешно действуют филиалы, но на свою историческую родину я наведывалась лишь пару раз – туристкой, и моих познаний в языке хватает лишь, чтобы заказать такси или гостиницу. Поэтому распечатки меня несколько смущают, но и здесь есть за что ухватиться: даты и фотографии. Год выхода статей совпадал с последними цифрами кода, уже зацепка. А на фото – родители, совсем молодые, в каких-то тропических зарослях. Я перебираю вырезки. Что-то кроется здесь, но что? Может, поискать оригиналы статей в сети? Но через пару минут я сдаюсь – глаза слипаются, а в голове звенит. Даже если я сейчас что-то и найду, вникать будет сложно.
Я складываю вырезки обратно в папку, оставляю их возле ноутбука, а кулон, продолжающий мерцать, уношу в спальню. Интересно, что же это все-таки? Я засыпаю и всю ночь вижу свой любимый сон: послушные ветра скручиваются в спирали и несут меня на своих прохладных невидимых крыльях ввысь, в царство простора и ослепительного белого света. Я давно уже выросла, но какое счастье, что до сих пор летаю во сне!
Глава 2
Мэтт, запасшись кофе в стаканчиках, остается ждать меня в коридоре. В палате вновь опущены жалюзи и плотно закрыты окна, и я понимаю, надо решить этот вопрос с персоналом. Объяснить, что отцу нужны свежесть и простор. На экранах все без изменений, и не только на экранах. Правда, постельное белье свежее до хруста и на столике у окна стоит большой букет цветов, которые, приноравливаясь к распорядкам больницы, ничем не пахнут.
Я усаживаюсь на край кровати, беру отца за руку и, осторожно поглаживая прохладную кожу, начинаю разговор. Всматриваюсь жадно – вдруг дрогнут ресницы или пошевелятся губы, но его лицо недвижимо и бледно. Профиль греческой статуи, прекрасной и недоступной. Борода отрастает, интересно, а кто отвечает за бритье – персонал или родственники. До чего же я бестолкова в таких прозаических вещах! У нас никто и никогда не лежал в больницах, и я совершенно теряюсь сейчас. Ладно, решим как-нибудь. Нужно будет с мамой поговорить.
Мой монолог «а помнишь, как мы…» тянется непозволительно долго, медсестра уже заглядывала пару раз, недовольная, но я делаю вид, что не замечаю ее строгих взглядов. Наконец, иссякнув в момент, я вытираю слезы, целую отца в колючую щеку и ухожу, не оглядываясь.
Мэтт, собранный и серьезный, встает навстречу, но в этот момент в конце коридора появляется мама, и я машу ему рукой, мол, подожди. Он послушно опускается обратно, не сводя с меня глаз. Мама движется легко и изящно, полы ее длинного свободного платья бьются вокруг ног легкой волной. И головы всех, кто попадается ей навстречу, как магнитом, поворачиваются ей вслед. Мама – красавица, но кроме привычной красоты в ней есть притягательная грация, перед которой невозможно устоять. И при этом для мамы никогда не имело значения всеобщее поклонение, ей был важен лишь свет восхищения, горевший в глазах отца.
В детстве я гордилась тем, что моя мама – самая красивая женщина из всех, кого я знаю. В подростковом возрасте, на пару лет превратившись в неуклюжее существо с острыми коленками, я завидовала ей, рыдая, что никогда не стану такой же. Позже, получив ободряющую порцию восхищения от зеркала и знакомых парней, стала испытывать смутное беспокойство. Красота вызывает не только восхищение, но и зависть, и желание обладать или, что куда хуже, разрушить чары. Не раз я замечала скользкие, липкие взгляды отцовских знакомых по бизнесу, когда они с мамой выезжали в свет.
Но, видимо, заметила это и мама, просто перестав появляться на подобных мероприятиях, ограничившись домом и узким кругом близких друзей. В маме никогда не было тщеславия или чувства превосходства. Нет, она была очень нежной, сдержанной, немного отстраненной, посвящая нам и отцу все свое время. Меня восхищало ее совершенство, но оно же почему-то стало преградой для нашего сближения.
Впрочем, может и не оно, а тот факт, что мама всерьез противилась моим увлечениям. Каждый раз, когда я уезжала в аэроклуб, она отговаривала меня от прыжков, чем только подстегивала мой азарт. Ну, да, волнуется она за меня, как все матери. Но кому станет лучше, если я засяду дома под ее крылом? Я же с ума от скуки сойду без приключений! Я и квартиру-то у отца выпросила, чтобы меньше ссориться с мамой из-за своего образа жизни. Теперь приходится перестраховываться контрольными звонками и письмами-обманками, если нашу дружную компанию заносит совсем уж в отдаленные места.