Нужно еще что-то. Какой-то прощальный жест. Подумав немного, я вытаскиваю из спутанных волос гребень и бросаю его вниз. Если это и впрямь тот гребень, что Ринадо дарил моей бабушке, пусть будет прощальный дар. Точка. Обе луны уже ярко сияют над мрачным полем битвы, третья, как и прежде, прорисована четко, но света не излучает.
Я в последний раз оглядываю площадку. Когда-нибудь, возможно, я оценю весь ужас знания, что под моим ударом стихии погиб десяток человек. Но не сейчас. Пора возвращаться. Луны сплетают в небе дорожку, но забвения я не боюсь. Все, что есть – во мне, и лишь я отныне решаю, как распоряжаться своей разбуженной силой. И тогда я делаю шаг и взлетаю…
Так, наверное, и рождаются легенды. Если сейчас кто-нибудь вздумает выйти на улицу и посмотреть на ночное небо, то увидит мой силуэт, плавно парящий на воздушных потоках. Но иного пути я не вижу. Не идти же пешком, не зная дороги, теряя время и силы. Сейчас, поднявшись высоко над землей, я хотя бы понимаю, в каком направлении двигаться: туда, где переливаются далекие огни в разливе.
Воздушной стихии не по нраву то, что я использую ее силу в открытую. От амулета, даже сквозь золотую оболочку, в которую он прятан, идет леденящий холод, выжигающий душу. Или это оцепенение, охватившее меня после происшедшего? Я то и дело опускаюсь на землю, теряя поток. Каждый раз к горлу подступает комок, а в груди замирает: что, если на этот раз мне не удастся плавно приземлиться? Внешне это выглядит легко, но на уровне энергий я словно пробираюсь сквозь ловушки и сети, дергаю за невидимые нити, чтобы убедиться, что смогу пролететь следующий участок.
И все же я преодолеваю сопротивление, молясь только о том, чтобы обошлось без порождений. Набрав высоту, когда подо мной показывается крохотная деревушка, я вновь сталкиваюсь с духами-призраками, явившимися мне во время полета на воздушном шаре. Они обвивают мои руки и плечи, и я чувствую, словно подталкивают меня вперед. Милые маленькие помощники, чующие, что мои силы на исходе. Я не успеваю осознать и удивиться, что же со мной происходит, потому что слишком волнуюсь за Дэгу и Дирка. Как они? Что с ними стало, когда вихрь налетел на берег? Если мачты ломались, что говорить о людях? Еще одной потери я не переживу!
Залив серебрится в лунном свете. Лодок в порту стало заметно меньше, на причале зияют щели: часть досок просто вырвало с корнем. У некоторых домов сбита черепица с крыш. Людей не видно, все, должно быть, спят, измученные шквалом, только светится на дозорной башне огонек – стражник раскуривает трубку. На постоялый двор сейчас идти бесполезно, да и улицы загорожены телегами, бочками, досками. Недолго покалечиться или шуму наделать, а сейчас я меньше всего хочу привлекать к себе внимание.
Платье и волосы давно высохли, но меня бьет озноб, и, завидев в переулке мерцающий костер, я осторожно сворачиваю к нему. Костер жгут странники, смуглолицое и кудрявое семейство, чем-то похожее на цыган. Мое появление не вызывает у них особого удивления. Хозяин встает, всматривается и, убедившись, что опасности нет, усаживается обратно. Меня зовут к костру, накидывают на плечи какую-то пеструю шаль, и я , разомлев от блаженного тепла, закрываю глаза.
- Потерялась? – спрашивает меня черноглазая женщина, на руках которой спит чумазый младенец.
Я киваю. Она качает головой:
- Думали, хоть здесь спокойнее будет, но, похоже, нужно двигаться в срединные земли, здесь добра не жди: то смерчи, то наводнения.
- А вы откуда? – тихо спрашиваю я.
- С юга. Только сегодня приехали и опять попали. Что за шторм был, ужас! У нас лошадь камнями завалило от обвалившейся стены. Как теперь будем!
- Цыть! – шипит на нее хозяин. – Выберемся как-нибудь!
Меня устраивают спать под телегой, на ворохе тряпья, и я с благодарностью принимаю это нищенское ложе. А просыпаюсь засветло и, наконец, ловлю за хвост мысль, которая никак не могла оформиться накануне. Осторожно достаю из кошелька пригоршню монет и жемчуга и высыпаю их в шаль спящей хозяйки, младенцу под бочок. Тут уж найдут, не растеряют. Надеюсь, этого хватит на покупку новой лошади. И ухожу, ступая осторожно, чтобы никого не разбудить.
Лунный свет милостив, он сглаживает ужасы погрома, которые при утреннем свете выглядят особенно удручающими. Сложно поверить, что это тот самый порт, в который мы прибыли накануне. У таверны, где мы обедали, вывеска еле держится на последнем гвозде, ставни в окнах сорваны, всюду валяются черепки разбитых горшков и другой мусор. Я осторожно открываю дверь, и из подсобки, потирая глаза, мгновенно появляется заспанный хозяин.