Жрица, заметив меня, кивает. И я, покорная, иду в храм. Что бы ни случилось, от моей смелости не остается и следа. Я - песчинка, недостойная стать жемчужиной. Прости, отец, я тоже из тех, кто готов склониться перед чужой силой.
- Нам нужно приготовить все для обряда, Нира,- говорит жрица, - ступай в хранилище, выберите самые лучшие ткани и ленты. Завари напиток, он должен ночь настояться перед алтарем. Скажи стражникам, пусть проверят лодку. Как освободишься, можешь идти домой. Церемонии сегодня не будет, ты не нужна. Я сожалею о твоей утрате, Нира. Ночью дай волю своей скорби, поддержи матушку, но завтра, во время свадебного обряда, ты должна выступить достойной служительницей Сомнии. Помни об этом!
Я киваю и поднимаюсь в храм. В хранилище уже, раскрасневшиеся, суетятся послушницы. Среди них ни у кого не было родных в караване, и потому они всецело захвачены предстоящим ритуалом выбора невесты для Аира. Они перебирают ткани, забываясь, прикладывают их к себе, обсуждая узор и цвет. Для них все это - забавная игра, ведь им не нужно складывать в ритуальную чашу жемчуг со своим именем. Завтра утром Сомния укажет, кому выпадет великая честь, а пока тянутся к храму печальные девушки, чтобы отдать самую первую жемчужину.
Весь вечер мы украшаем лентами проход от храма до причала, где уже покачивается украшенная цветочными гирляндами лодка. Раскладываем на дне лодки дары, готовим наряд и украшения для невесты. Наконец, все приготовления закончены, и я могу идти домой. Туда, где ждет мама. Мама, которая так и не поддалась моим уговорам бежать в срединные земли. Что она скажет теперь, когда ей не с кем разделить ни участь беглянки-отступницы, ни долгую привычную жизнь, подчиненную ритуалам?
Но меня ждет картина, которая уже стала до боли привычной. Сорванная с петель дверь Габи. Наглухо запертая дверь Азе. Наша просто раскрыта. И вездесущая соседка со скорбно поджатыми губами.
- Твоя мать не вынесла горькой вести, девочка. Теперь она найдет покой в забытьи!
Не веря, я бегу на берег, но там никого уже нет. Лунная дорога серебрится на воде, дробясь, но лодка уже исчезла за горизонтом. Теперь маму примет другой народ, и она будет жить, не помня о том, что мучило ее в прежней жизни. Для отца потеря памяти была болью, для мамы станет исцелением.
Слишком много утрат за эти дни. Слишком много для меня одной. Мне кажется, что этот мир отталкивает меня, выпроваживает за порог. Но по лунной дороге я не поплыву! Мне не нужна такая жизнь!
Я возвращаюсь в опустевший дом. Пытаюсь представить мамино лицо, когда она услышала о гибели каравана. Я не видела ее на площади, но, значит, она там была. Или ей сказали соседи? Почему мама не пришла ко мне? Как это было: она, охваченная болью, которую не в силах вынести, сразу бросилась к воде? Так все быстро? Так быстро, что я пока не верю в то, что она исчезла. Если мысли о беде, случившейся с отцом, стали моими верными спутниками с той ночи, как дано было знамение, то мысль, что я больше никогда не увижу маму, я осознать не могу. Еще теплится в печи огонь, зажженный ее руками, и колышется занавеска над разобранной постелью, и лежит на столе ее любимый серебряный гребень, подарок отца. Весь дом еще хранит ее тепло, переливчатые мелодии песен, мерную поступь шагов. Но это уже – лишь призрак, эхо, тень.
И вновь настигают меня слезы. И вновь я падаю в полузабытьи на земляной пол, чувствуя, как боль утраты раздирает мое нутро. И вновь, как поднимается трава после порыва ветра, спустя долгое-долгое мгновение, поднимаюсь и я. Сама не понимая, зачем, достаю из тайника свитки и перечитываю слова, давно выученные наизусть. И сквозь ритм языка далекой земли приходит ко мне решимость.
Я бросаю свитки в огонь. Ни к чему следы, а ведь дом перероют, когда поймут, что больше ни одна лодка не уплыла. Завтра, как и положено, я пройду вместе со всеми вслед за невестой, соблюдая ритуал. А потом, когда на берегу разгорятся костры, правда, не праздничные, а прощальные, и все будут там, я уеду. Верхом, спасибо отцу, я держусь уверенно. Лошадь возьму у стражников, собаки меня знают и не поднимут лай. Путь через ущелье, как сказал вождь, теперь прям и легок.