Нира остается в доме, а я опять ухожу, и расстаемся мы мирно, пусть даже несбывшееся стоит между нами, но оно не тягостное, а наполняющее сердце предвкушением. Все, все еще будет у нас! Но на встречу я все же улетаю я с тяжелым сердцем. Меньше всего мне хочется оставлять Ниру сейчас, когда дистанция между нами сокращается. Когда мы делаем первые шаги, чтобы преодолеть дистанцию, возведенную взаимными страхами и предубеждениями. Но, как в любом деле, механизмы запущены, и отказаться от своих обязательств я не вправе. Бриз, провожающий меня, чувствует мое настроение и, в кои веки, сдерживается от нравоучений или шуточек. Просто обещает, что все будет в порядке. Он с готовностью соглашается присмотреть за Нирой. С чрезмерной готовностью, я бы сказал, и меня одолевает смутное раздражение.
Но делать нечего. Вот только не знаю, есть ли смысл предупреждать Ниру и представлять ей Бриза. Что-то изменилось сейчас, она верит мне, и я вижу, что в ней зарождается чувство, пока еще робкое, тихое, но я сделаю все, что в моей власти, чтобы это чувство разгорелось, затмевая солнце. И все же… Женское сердце непостоянно. Кто знает, что взбредет в эту милую головку, пока меня не будет? А вдруг она воспользуется моментом и сбежит?
Лечу на пляж и разношу лодку в мелкие щепки, только водоворот закружился у берега. Нет, ничего я ей говорить не буду. Пусть думает, что я улетел ненадолго. Несмотря на то, что общаемся мы гораздо чаще, о взаимопонимании и, уж тем более, доверии, говорить ох как преждевременно. Нира переменчива, как осеннее небо. То смеется, то отрешенно замирает. То с интересом слушает мои объяснения, то вдруг пугается и уводит разговор в сторону. Сложно мне с ней.
Да и я хорош. Давай, милая, общаться чаще, а потом бросаю ее и сбегаю, только пятки сверкают, ну или что там у меня вместо них. А что мне остается, если с каждым днем меня тянет к ней все больше. Невозможно оставаться равнодушным, когда она рядом, теплая, манящая, легкая. Ее безыскусность действует на меня куда сильнее, чем откровенные зазывные ласки Рины когда-то. Когда мы бродим с Нирой по острову, я рассказываю ей, как тут все устроено, слушаю ее истории о жизни за морем. Но еще чаще – не слушаю, просто смотрю, как в ее волосах вспыхивают солнечные искры, как изящно взлетают ее нежные руки, отодвигая непослушные ветви, как при каждом движении перетекает по ее гибкому стройному телу мягкая ткань платья. Смотрю, и жар разливается по телу.
А Нира-то, похоже, не понимает, с чего я бешусь. У них там, на побережье, девушкам запрещено заводить отношения до того, как пройдет возраст нареченной. Я так понимаю, что и парням запрещено заглядываться на юных дев, говорить им комплименты или признания, не говоря уже о поцелуях и ласках. Чувствую себя извращенцем, хотя, что может быть естественней, чем желание, которое испытывает мужчина к хорошенькой девушке!
Помню, как мы с парнями в колледже ржали над девчонками, млевшими от вампирских сериалов. Ну, тех, где главную невинную героиню обхаживал искушенный вампир, не решаясь ее соблазнить. Для девчонок, похоже, такое трепетное отношение было идеальным примером, а нас, обуреваемых своими подростковыми страстями, они презрительно третировали. Потому я и поддался Рине, что, несмотря на невинность, она меня искусно соблазнила, и потом всегда охотно откликалась на мой зов.
И что делать с девчонкой, которая играет в прятки с оленятами и расставляет по комнатам букеты полевых цветов, ума не приложу! Ждать, когда подрастет и поймет, чего я от нее хочу? Сомнительно. Вот поэтому-то каждая наша прогулка до сей поры заканчивалась моим бегством. Правда, это мало спасает. Мне не нужно видеть Ниру, чтобы знать, что с ней происходит. В какой-то момент я понимаю, что научился чувствовать ее, видеть ее настроение. Светло-серую думку грусти, когда она бродит вдоль берега; радужные всполохи почти детского восторга, когда в руки ей слетает чужой сон; нежно-алое смущение, когда она замечает меня. На мое счастье, липкого сизого страха не было уже давно, с первых дней после прибытия.
После предостережений Бриза я тщательно наблюдал за переменами ее настроения, но не увидел отчаяния. Да, иногда она грустит. Вот когда я сотворил гребень, ясно было, что эта вещь что-то для нее значит, дорогое и памятное, связывающее с прошлой жизнью. Но нет больше слез. Или она просто скрывает их от меня? Неохотно, но решаюсь на не самый честный прием – просто наблюдаю за ней исподтишка, уж остров-то я знаю слишком хорошо, чтобы подолгу оставаться незамеченным. Но нет, все нормально, насколько вообще может выглядеть нормальным человеком, подолгу предоставленный сам себе.