— И да, и нет, — Эллин хихикнула, и малиновки весело зачирикали, будто бы потешаясь вместе с ней. — Я могла бы стать смертной, как ты, но, знаешь, что-то не хочется. Тётя Шеллен зовёт меня. Я должна помочь ей петь. А тебе пора, уходи.
Элис в отчаянии замотала головой:
— Ни за что!
— Почему? — в голосе девочки послышалось удивление. — Ты ещё можешь вернуться к людям.
— А зачем? — Элис горько усмехнулась. — Мой любимый утонул в море, а дочь собирается уйти к фейри. Молодость прошла. Кем я стану? Одинокой и несчастной старухой вроде Мэг?
— Иди, — повторила Эллин. — Всё может измениться. А вдруг твой Джо ещё вернётся?
— Нет. Я не из тех, кто гонится за ложной надеждой. К тому же, мне снился сон, в котором твой отец попрощался со мной.
Песня стала громче. Элис будто бы начала разбирать отдельные слова. Малиновки сорвались с насиженных мест и закружились над её головой.
— Я скажу это это в третий и в последний раз: уходи, — туман стал настолько густым, что тоненькая фигурка Эллин почти потерялась во мгле. — Разве ты не хочешь отомстить Мэг, Нэн и другим женщинам, которые злословили у тебя за спиной? Если бы я на самом деле была человеком, они обрекли бы нас на верную смерть. Я могу помочь тебе наказать их.
— Что проку в мести? — Элис поджала губы. — Я хочу остаться здесь, с тобой.
До её ушей донёсся мягкий завораживающий голос, теперь она разбирала каждое слово колдовской песни:
“С незапамятных времён так заведено: я несу в ладонях сон тёплый, как вино. Ждут усталые холмы, реки и поля, до конца седой зимы пусть уснёт земля”.
Элис вдруг поняла, что уже слышала её прежде, только почему-то позабыла, а теперь вдруг начала вспоминать. Там, на Границах, она никогда не пела, даже по праздникам, но сейчас ей до дрожи в коленях захотелось помочь незримой певунье. Она едва успела удивиться, а нужные слова уже сорвались с кончика языка:
"Ветви куполом сплелись, ожидая нас. Засыпай, зелёный тис и угрюмый вяз. Всех от холода укрыл сонный листопад, в жарком пламени рябин беды прогорят”.
Она моргнула, и мир изменился. Кружащие над головой малиновки обернулись тремя золотоволосыми девами в жёлтых и алых одеждах. Старшая из них (та, что клевала хлеб) протянула ей спелое яблоко. Элис без страха взяла его, погладила пальцем алый бок и надкусила. По губам потёк сладкий сок. С горчинкой.
Она заметила, что старое платьице малышки Эллин стало рубашкой из кленовых листьев, подпоясанной побегом плюща. Изменилась и сама Элис — её руки теперь обвивали браслеты из белого золота, грубые башмаки превратились в мягкие кожаные сандалии, а уж наряд… наверное, такого не было и у самой королевы!
— Теперь ты вспомнила? — дочка тронула её за рукав.
И сердце забилось часто-часто, как у птички. Ну конечно! Как она вообще могла забыть?
Когда-то её называли Уллен — Сон Деревьев. И они с Шеллен были родными сестрами. Каждую осень их песня убаюкивала природу, и длилось это многие века, пока однажды глупая Уллен не повстречала в лесу смертного и не полюбила его. Ради Джо она решила уйти к людям, и сестры-фейри, отпустили её, начисто стерев память о прежней жизни, чтобы Уллен не тосковала об утраченном.
— Так это ты каждую осень пела деревьям вместо меня? — она пригладила непослушные волосы дочери, и та кивнула.
— Ага. Кто-то же должен был.
— Страшно представить, что я могла состариться и больше никогда не вернуться домой…
Уллен подумала, что, наверное, сильно любила Джо, раз смогла отказаться от всего этого. И всё же любовь умерла... Ах, если бы она сохранила колдовскую силу, то наверняка сумела бы успокоить ветра, и его корабль не разбился бы о прибрежные скалы. Но набожный рыбак так боялся дев из волшебной страны, что никогда не согласился бы связать свою жизнь с одной из них. И Эллин не появилась бы на свет...
— Это был твой выбор. Тогда и сейчас, — из-за дуба вышла Шеллен и Уллен, рыдая, упала в её объятия. — С возвращением, сестрица.
Взявшись за руки, они закружились в танце, словно два одинаковых листка, сорванных ветром. И с каждым оборотом память о жизни среди людей тускнела, осыпаясь подобно краскам на старом холсте. Вскоре от неё совсем ничего не осталось, кроме лёгкой горечи на языке. Но прошлое больше не заботило Уллен. Теперь она знала, что всегда ощущала этот полынный и терпкий привкус осени.
Отыскав глазами малышку Эллин, она светло улыбнулась:
— Ты была права. Всё, что ни делается, всё к лучшему. Только подумайте, отныне мы сможем петь нашу песню на три голоса!