Он родился 27 июля 1853 года на Украине в Житомире, в ту пору относившемся к Волынской губернии, на западной окраине России, где своеобразно переплелись «русский, польский и украинский элемент». Это смешение языков, нравственных и культурных обычаев Короленко знал прежде всего по собственной семье. Можно сказать, впитывал с молоком матери.
«По семейному преданию, род наш шел от какого-то миргородского казачьего полковника, получившего от польских королей гербовое дворянство, — вспоминает Короленко в „Истории моего современника“. — После смерти моего деда отец, ездивший на похороны, привез затейливую печать, на которой была изображена ладья с двумя собачьими головами на носу и корме и с зубчатой башней посредине. Когда однажды мы, дети, спросили, что это такое, отец ответил, что это наш „герб“ и что мы имеем право припечатывать им свои письма, тогда как другие люди этого права не имеют. Называется эта штука по-польски довольно странно „Korabl i Lodza“ (ковчег и лодья), но какой это имеет смысл, сам отец объяснить нам не может: пожалуй, и никакого смысла не имеет».
У отца писателя, уездного судьи Житомира, были свои представления о достоинстве и чести. В годы, когда многое в России держалось на произволе и взятке, он безбоязненно стоял за закон и справедливость и щепетильно соблюдал личную порядочность.
С юмором вспоминает Короленко о конфликтах, происходивших в семье на этой почве. Все попытки как-то отблагодарить судью им решительно пресекались. Но тем не менее случались и казусы. Однажды бедная вдова, выигравшая благодаря заступничеству отца процесс и неожиданно разбогатевшая, все же обхитрила судью, одарив подарками его детей. Маленькой дочке досталась роскошная кукла.
«Когда отец пришел из суда, в нашей квартире разыгралась одна из самых бурных вспышек, какие я только запомнил, — пишет Короленко. — Он ругал вдову, швырял материи на пол, обвинял мать и успокоился лишь тогда, когда перед подъездом появилась тележка, на которую навалили все подарки и отослали обратно.
Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы, то сестра решительно запротестовала, и протест ее принял такой драматический характер, что отец после нескольких попыток все-таки уступил, хотя и с большим неудовольствием.
— Через вас я стал-таки взяточником, — сказал он сердито, уходя в свою комнату».
Естественно, отец не находил понимания в глазах городских обывателей. «Чудак был, — решали не раз благодушные обыватели. — А что вышло: умер, оставил нищих».
После смерти отца жили на скудную вдовью пенсию, которую друзья покойного выхлопотали через некоторое время. Мать, чтобы свести концы с концами, добилась разрешения «держать ученическую квартиру». Больная, слабая и одинокая, она «с истинно женским героизмом отстаивала» будущее детей. В это время ученику Ровенской районной гимназии Владимиру Короленко едва исполнилось пятнадцать лет.
Он рос большим фантазером. Но за детскими фантазиями и причудами ребенка со «странным характером» проглядывал рано проснувшийся интерес к «вечным» вопросам о смысле жизни и назначении человека.
В «странностях» детской психологии — зерно будущего таланта. Но формирует талант, определяя его направление, общественная атмосфера, личное участие человека в делах страны.
Выпускника Ровенской гимназии манила студенческая скамья. В начале 70-х годов он студент Петербургского технологического института. Вскоре в столицу переехала и вся семья. Денег на жизнь семьи и учебу в институте не было. Приходилось перебиваться случайными заработками. Старший брат устроился работать корректором, Владимир тоже держал корректуры, а еще раскрашивал атласы, рисовал географические карты, делал чертежи, занимался переводами. Но через три года неустроенной жизни потянуло в Москву: сложился новый план — окончить Петровскую академию, стать лесничим и поселиться где-нибудь с матерью в лесном домике. «В далеком уголке души… у него таилась надежда: в маленьком домике я напишу повесть… А там…»
Короленко вступал в литературу в трудную, драматическую пору русской истории. Далеким воспоминанием остались 60-е годы, когда, казалось, проснулась крестьянская Русь. Когда демократы-революционеры, Чернышевский и Добролюбов, Некрасов и Салтыков-Щедрин, надеялись на возможность решительных перемен во всем устройстве русской жизни. Те надежды не оправдались. Слишком забит, политически неразвит оказался русский крестьянин. Стало ясно — надо его просвещать, и начинать с самого элементарного, с обучения грамоте. Сотни и тысячи добрых прекраснодушных мечтателей отправились в народ, селились по деревням, чтобы познакомить деревенский люд с новыми идеями общественного устроения жизни. Но это мирное хождение в народ не принесло желанных плодов: чаще всего «смутьянов» и «социалистов» не принимали всерьез, а нередко выдавали полиции. Нетерпение, бессилие и отчаяние толкали русских революционеров на путь террора против властей предержащих. Первый выстрел в царя прогремел 4 апреля 1866 года, последний — 1 марта 1881-го. Аресты, ссылки, казни, эшафоты и тюрьмы — таковы ответные меры самодержавной власти. Тем не менее все новые поколения русских интеллигентов, прежде всего из числа студенческой молодежи, втягивались в политическую борьбу. И среди них — студент Петровской земледельческой и лесной академии Владимир Галактионович Короленко. Его путь в народ характерен. Для целого ряда поколений русской интеллигенции самые яркие воспоминания юности связываются непременно с мотивами этого рода: обыск, арест, ссылка… «Молодые мечты о переустройстве общества и… каземат», — писал он позднее в связи с кончиной Салтыкова-Щедрина. Во время очередных студенческих беспорядков Короленко был исключен из академии, арестован и выслан на Север. Его первый рассказ так и назван: «Эпизоды из жизни искателя» (1879). Эпиграф к нему — из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Арестами и ссылками обозначен путь молодого писателя. После первого марта всем политическим ссыльным было предложено принять присягу. Короленко отказался и вскоре из Перми, где он жил под надзором полиции, был препровожден в далекую Якутию. Жизнь, шутил позднее писатель, поставила его «в отношения полного „равенства“ с народом»: он шил сапоги, выполняя заказы «на сторону», пахал, сеял… и писал. Но не для печати. Тем не менее первые рассказы Короленко дошли до читателя, хотя и публиковались без подписи.