39
Стоило только Антониете взглянуть на Эмили холодными, как арктический лёд, голубыми глазами женщины, привыкшей повелевать и подчинять, как та сразу поняла, что её появление не вызывает особого восторга у жены Романа. Это читалось в мимолетном выражении презрения, мелькнувшем в глазах хозяйки, словно она смотрела на насекомое, вторгшееся в её идеально убранный дом, в едва заметной усмешке, исказившей её прекрасное лицо, превратив ангельское выражение в гримасу отвращения. Губы Антониеты скривились, словно она почувствовала неприятный запах, исходящий от незваной гостьи, словно ее присутствие оскверняло безупречную атмосферу «Кипарисовых вод».
– Значит, ты всё-таки привёз её с собой, – произнесла она ледяным тоном, полным скрытой неприязни, словно выплюнула яд, отравив воздух вокруг. Каждое её слово было пропитано отвращением, каждая буква – клеймом, выжигающим кожу. Её голос звучал как хруст льда под ногами, как предупреждение о надвигающейся катастрофе.
Роман попытался успокоить супругу, погладив её по руке и прошептав что-то успокаивающее, похожее на бессвязное бормотание, как будто он потерял дар речи от страха перед её гневом, но ему помешал Эрнесто, возникший словно из ниоткуда, словно тень, материализовавшаяся из мрака и готовая поглотить всё вокруг.
– Говорят, приближающееся материнство пробуждает в женщине нежность и мягкость, – насмешливо растягивая слова, полные сарказма, произнёс он, словно бросая вызов самой природе. В его голосе звучала откровенная издевка, презрение к лицемерию и притворству, готовность сорвать маску с любого, кто попытается его обмануть. – Только к тебе, дорогая мачеха, это, по-моему, не относится, верно?
Руки Антониеты непроизвольно сжались в кулаки, выдавая ее кипящую ярость, словно пар, вырывающийся из перегретого котла; голубые глаза гневно сверкнули, метая молнии, готовые испепелить всех, кто попадется под руку. В ее взгляде читалась неприкрытая ненависть, жажда мести и желание уничтожить все, что угрожает ее благополучию.
– Ты надоел мне своими шуточками! – закричала она, срываясь на визг, и голос ее дрожал от злости, как натянутая струна, готовая лопнуть. – Возвращайся на своё жалкое ранчо, где нет никого, кроме змей и быков с коровами! Я не хочу, чтобы ты приезжал в мой дом! Слышишь, чтобы ноги твоей больше не было в «Кипарисовых водах»!
– «Кипарисовые воды» пока ещё не твой дом, дорогая мачеха, как бы тебе этого ни хотелось! – сверкая глазами, звенящим от ярости голосом произнёс Эрнесто, бросая вызов, разжигая пламя вражды. В его голосе слышалась неприкрытая угроза, обещание мести и нескончаемой войны, готовность пойти на всё, чтобы защитить свои права и отомстить за нанесённые обиды. Он был готов сражаться за свои права, за своё наследство, за своё место под солнцем.
– Эрнесто! Антониета! Немедленно прекратите ссориться! – закричал Роман, краснея от гнева и стыда, чувствуя себя беспомощным наблюдателем разгорающегося конфликта. Его лицо покрылось багровыми пятнами, словно он был опозорен перед всеми. Он с беспокойством огляделся и заметил, что на «поле боя» появился дворецкий, высокий величественный мулат в красно-белой ливрее, словно сошедший с картины старого мастера, запечатлевшей сцены из жизни аристократии, бесстрастный наблюдатель человеческих страстей. Роман взглянул на жену и сына, ища поддержки и понимания, надеясь найти хоть каплю сочувствия, но, не получив их, поспешно сказал: — Вы выбрали не самое подходящее место для выяснения отношений. Пойдёмте в библиотеку, там нам никто не помешает. Агилар повернулся к дворецкому и с приветливой улыбкой, скрывающей его раздражение и смятение, сказал: «Здравствуй, Хорхе! Видишь, я наконец-то вернулся. Попроси, пожалуйста, Дельфину приготовить на ужин мои любимые картофельные оладьи... И позаботься о том, чтобы для моей подопечной, мисс Эмили Кларк, приготовили Розовую комнату. Теперь мисс Кларк будет жить с нами. Я хочу, чтобы ты и остальные слуги относились к ней с должным уважением».