— Ради всего святого! — проревел Эрнесто, его голос дрожал от ненависти. В его словах звучала неприкрытая злоба и презрение. — Мне надоело участвовать в этом фарсе и смотреть, как она водит тебя за нос, точно ручного быка! Отвечай прямо: ты обещал отдать её ребёнку «Солнечные поля»? Ты хоть понимаешь, какую опасность она представляет для нашей семьи?
Роман в испуге, словно загнанный в угол зверь, смотрел то на лукавую жену, то на разъярённого сына, словно пытаясь понять, кто из них представляет большую угрозу. Его лицо выражало полную растерянность и слабость. Он чувствовал себя пешкой в чужой игре и не знал, как из неё выбраться. Морщины на его лбу стали глубже, а в глазах появилось выражение обречённости.
44
— Я... я никогда ничего не обещал... конкретно, — пробормотал он наконец, запинаясь и избегая прямого взгляда Эрнесто. Его голос звучал тихо и неуверенно. — Наверное, я мог сказать что-то в этом духе... как будто надеясь... может, когда-нибудь в будущем... в общем, что мои дети будут жить в мире и согласии. — Роман виновато посмотрел на супругу, ища у неё поддержки, но в её глазах он увидел лишь холодный расчёт. Ни капли сочувствия, ни тени понимания, только ледяная отстранённость. — Но, моя дорогая, как ты могла истолковать мои слова подобным образом?.. Я всегда хотел, чтобы «Солнечные поля» перешли к Эрнесто, потому что они принадлежат многим поколениям Эспинозов. Это наша земля, наша история, наша кровь!
Голубые глаза Антониеты, до этого момента блестевшие хищным огнём, тут же наполнились слезами, крупными, показными, как хорошо отрепетированные капли росы. Она точно знала, когда и как нужно плакать, чтобы добиться желаемого. Её лицо приняло страдальческое выражение, словно она была невинной жертвой, а не коварной интриганкой.
— Я всё понимаю, — печально вздохнула она, с укором глядя на мужа, словно он совершил немыслимое предательство. Её голос звучал мягко и жалобно, но в каждой интонации сквозила скрытая угроза. — Конечно, желания Эрнесто для тебя закон. Тебе, конечно, всё равно, что у моего ребёнка не будет никаких прав. Тебе, конечно, плевать, что в моём деликатном положении приходится терпеть такие оскорбления и угрозы. Она говорила тихо, но каждое её слово было наполнено ядом, предназначенным для того, чтобы вонзиться в сердце Романа.
Роман Агилар не знал, что на это ответить. Он чувствовал, как его затягивает в трясину лжи и манипуляций, и не видел выхода. Он бросил на сына взгляд, полный отчаяния и мольбы, прося о помощи, но в глазах Эрнесто он видел лишь ледяную решимость. Потом он посмотрел на жену, надеясь увидеть хоть каплю сочувствия, но встретил лишь оскорблённое самолюбие. Он оказался между молотом и наковальней, раздавленный желанием угодить всем и страхом потерять всё.
— Антониета, дорогая моя, пожалуйста, не расстраивайся, — взмолился он, его голос звучал жалко и неуверенно. Он чувствовал себя совершенно беспомощным перед её слезами и упрёками. — Ты же знаешь, что тебе сейчас нельзя волноваться. Врач строго-настрого запретил…
Из груди Антониеты Агилар вырвались сдавленные рыдания, сотрясавшие её хрупкое тело. Казалось, что её сердце разбивается на миллионы осколков. Она умело изображала страдание, зная, как это действует на Романа.
— Если для тебя это так важно, милая, — поспешно проговорил Роман, чувствуя, как слабеет под напором её слёз, — то мы обсудим этот вопрос позже и обязательно найдём какое-нибудь решение. Я уверен, что мы сможем найти решение, которое устроит всех. Я сделаю всё, что в моих силах, поверь мне!
Антониета, словно внезапно простив мужа, встала, быстро обошла стол и обняла Романа за шею, прижавшись к нему всем телом. В её объятиях чувствовалась змеиная мягкость и коварство.
— О, дорогой, я знала, что ты мне не откажешь! — Она нежно поцеловала супруга в щёку, оставляя на ней след от помады, словно метку. — Какая же я плохая жена, дорогой! Ты ведь едва стоишь на ногах от усталости после долгого путешествия, а я докучаю тебе своими жалобами. Оставайся здесь и поговори обо всём с Эрнесто, а я пойду распоряжусь, чтобы тебе приготовили горячую ванну. Тебе нужно отдохнуть.
Прежде чем Роман успел ответить, повеселевшая Антониета, словно бабочка, выпорхнула из комнаты, оставив после себя лишь лёгкий шлейф дорогих духов и ощущение обмана. После её ухода снова воцарилось тягостное молчание, ещё более гнетущее, чем прежде. Её манипуляции оставили после себя горький привкус и предчувствие беды. Первым заговорил Эрнесто, его голос был полон презрения.