Та в ответ лишь звонко, раскатисто рассмеялась. Этот смех, дикий, исступлённый, полный презрения и извращённого удовольствия, пронзил воздух, эхом отразился от стен и осквернил каждый уголок дома. В её глазах не было ни капли страха, только экстаз. Она не дрогнула, её взгляд был прикован к его пылающим глазам, наслаждаясь его агонией, а лицо исказилось в гримасе безумного торжества.
— Я же знаю, ты только притворяешься, будто ненавидишь меня, — проворковала она, и её голос был похож на шелест шёлка, сладкий, приторный, как у кобры, готовящейся к броску, но в нём сквозила скрытая, смертоносная угроза. — Признайся, ты всё ещё хочешь меня, и поэтому не можешь спокойно пройти мимо… твоя мужская природа кричит об этом… непременно прикоснёшься ко мне. Твоё тело тянется к моему, не так ли? Это неконтролируемое притяжение, Эрнесто.
В глазах Эрнесто мелькнула тень отвращения, смешанного с леденящей душу ненавистью. В их холодном, мёртвом свете отражалась бездна. Он сжал её руку так сильно, что под его пальцами затрещали кости, словно пытаясь стереть её с лица земли.
— Ты глубоко заблуждаешься, дорогая мачеха, — произнёс он низким и смертельно спокойным голосом, эхом разнёсшимся по комнате. Каждое слово было отчеканено, каждое несло в себе угрозу, более страшную, чем любой крик. — Все эти годы я прикасался к тебе по одной-единственной, всепоглощающей причине. Я хотел схватить тебя за горло и задушить! Уничтожить твой дух, стереть эту мерзость, чтобы твой грязный ядовитый язык навсегда замолчал, а воздух очистился от твоих слов!
Антониета, полностью игнорируя угрозу в его словах, не обращая на неё ни малейшего внимания, как будто это был пустой звук, — похоже, эта угроза только раззадорила её, — даже приблизилась к нему почти вплотную. Её грудь едва касалась его груди, расстояние между ними исчезло. Её взгляд скользнул по его лицу, задержавшись на губах и глазах, а тело излучало дерзкое, хищное обольщение, провокационный вызов, смешанный с тяжёлым и приторным запахом её духов.
— Ты лжёшь! — воскликнула она с торжествующей, безумной улыбкой, исказившей её черты в маске истерического безумия. — Я знаю, ты хочешь меня! Твои глаза говорят правду, даже если губы лгут! Это не ненависть, Эрнесто, это жгучее, запретное желание!
Ночь в доме Агиларов была наполнена гнетущим, осязаемым напряжением, которое витало в воздухе, словно несвежий, застоявшийся запах. Тишина была тяжёлой, её нарушал лишь отдалённый скрип старых балок или неровное дыхание кого-то из присутствующих. В этом давящем молчании внезапно раздался тихий, но резкий, почти звериный рык Эрнесто. В его голосе, изменившемся до неузнаваемости, клокотали отчаяние и ярость, словно давно сдерживаемые демоны вырвались наружу. Не глядя, он с силой оттолкнул женщину, чьё присутствие, казалось, душило его, лишая последнего глотка воздуха. Она споткнулась, едва удержавшись на ногах, а он, проклиная всё на свете — свою жизнь, этот дом, саму ночь, — бросился прочь. Он направлялся в самую дальнюю и тёмную часть дома, где, как он отчаянно надеялся, можно было найти не просто укрытие, а настоящее забвение, сбежать от удушающей атмосферы, терзавшей его изнутри.
Его шаги гулко, почти призрачно отдавались в длинном мрачном коридоре, эхом разносясь по особняку, словно отголоски его внутренней бури. В следующее мгновение на повороте он чуть не сбил с ног стройного молодого мужчину, который, казалось, материализовался из тени и шёл ему навстречу. Столкновение было резким, неожиданным и болезненным, но Эрнесто не остановился. Он лишь бросил на незнакомца быстрый взгляд, полный неприязни и слепой ярости, и, не задерживаясь ни секунды, скрылся за поворотом коридора. Его удаляющиеся шаги быстро стихли в наступающей тьме.
Как только сутулый силуэт Эрнесто растворился в полумраке, выражение лица Антониеты резко изменилось. Её прежняя, почти навязчивая настойчивость и притворная тревога мгновенно сменились ледяной строгостью и властностью. Теперь она не просто говорила, она повелевала, словно полноправная хозяйка положения, обращаясь к вновь прибывшему, чья невозмутимость, казалось, лишь подчёркивала её собственную раздражительность:
— Лазаро, что ты здесь делаешь в такое позднее время? Неужели тебе не хватает дня для твоих бесконечных скучных дел? Или ты решил, что ночь — лучшее время для работы?
Эмили, до этого момента остававшаяся лишь безмолвной, почти неслышной тенью, невидимой свидетельницей происходящего, так и стояла на площадке второго этажа. Её проницательный и внимательный взгляд был прикован к сцене, разворачивающейся внизу, в залитом скудным светом холле. С особым, почти научным интересом она разглядывала незнакомца — мужчину лет тридцати, чья фигура была окутана аурой спокойной силы и невозмутимости. Он был одет в безупречно сидящий светло-коричневый сюртук, который идеально подчёркивал его подтянутую фигуру, и идеально подобранные брюки того же оттенка. В каждом его движении, в каждой черте его облика чувствовались аккуратность, собранность и внутренняя дисциплина. У Лазаро было довольно привлекательное мужественное лицо с чёткими выразительными чертами и волнистыми каштановыми волосами, которые, казалось, ловили и отражали редкий свет, исходивший от тусклой лампы.