Её взгляд скользнул по просторному, тщательно ухоженному участку и наконец остановился на уютной беседке, увитой густым тёмно-зелёным плющом, или бельведере, как её изысканно называли в этом доме. Она стояла на небольшом естественном возвышении, словно специально созданном для того, чтобы обещать уединение, покой и защиту от внешнего мира. Эмили прекрасно знала, что из этой беседки открывался поистине великолепный, захватывающий дух и в то же время душераздирающий своей нетронутой красотой вид на живописные окрестности: бесконечные изумрудные холмы, мягкими волнами уходящие вдаль и плавно переходящие в таинственную лиловую дымку далёких лесов, простирающихся до самого горизонта. Там, внизу, сверкали на солнце серебристые изгибы медленно текущей реки и виднелись аккуратные, словно игрушечные, фермы, разбросанные по зелёной долине. Именно туда, к этому островку спокойствия, к этому уголку мира, где, казалось, можно было вздохнуть свободнее, и направилась Эмили. Она шла в надежде, что здесь, на лоне природы, она сможет найти если не ответы на мучающие её вопросы, то хотя бы временное спасительное забвение от гнетущей реальности.
Эмили по-прежнему отчаянно, почти до пульсирующей боли в висках, старалась не думать о том, что произошло накануне. Невысказанное, ещё не осознанное до конца, оно давило на неё, предвещая неизбежную катастрофу. Она гнала прочь неотступные тени вчерашней угрожающей встречи, ощущая их липкое, удушающее присутствие, словно рой назойливых, злобных мух, жужжащих прямо у её ушей и не дающих сосредоточиться, перехватывающих каждую мысль, каждый вдох. Почти болезненным усилием воли, цепляясь за каждую мелочь в окружающем мире, словно за спасательный круг, она заставляла себя любоваться роскошной, щедрой природой вокруг и прекрасным, многообещающим новым днём, который, казалось, насмехался над её внутренним смятением, над её отчаянной попыткой сохранить хоть каплю рассудка.
Свежий утренний воздух, прохладный и чистый, словно целебный бальзам, ласкал её щёки, наполняя их ароматом влажной земли, пробудившейся от ночной прохлады, озоном после недавнего лёгкого дождя и нежными запахами распустившихся цветов, чьи ароматы — медовые, травяные, древесные — сливались в единую гармоничную лесную симфонию. Умытая росой поляна сверкала в лучах только что взошедшего солнца, превращаясь в бескрайнее живое полотно из жидкого золота и чистейших бриллиантов. Каждая травинка, каждый крошечный листочек на деревьях, каждая паутинка, усыпанная жемчугом, светились, словно покрытые тысячами мельчайших искр, отражая радужный свет. А птичий хор звучал особенно звонко, беззаботно и радостно, наполняя мир мелодиями, словно вся вселенная праздновала наступление нового дня, не ведая о тревоге, сжимающей горло и сердце Эмили.
К тому же, мелькнула у неё навязчивая мысль, когда она неторопливо подходила к ажурной беседке, стоявшей вдалеке, словно хрупкое кружевное видение, сотканное из тумана и утреннего света, — не стоит торопить события. События последнего времени развивались слишком стремительно, угрожая её хрупкому равновесию, той едва дышащей скорлупке спокойствия, которую она с таким трудом выстроила и в которой отчаянно пыталась укрыться от нарастающего хаоса. «Возможно, всё ещё как-нибудь наладится», — шептал внутри неё слабый, но настойчивый лучик надежды — единственная опора против надвигающегося, всепоглощающего отчаяния. Кто знает, может быть, ночью Антониету Агилар, эту безжалостную, холодную, как лёд, женщину, мучили угрызения совести — редкие, мимолетные гости в её мрачной, бездонной душе? Может быть, она решила оставить беззащитную сироту в покое, отказавшись от своих зловещих, хищнических планов, которые грозили безвозвратно разрушить жизнь невинного ребёнка? Эмили почти физически ощущала, как цепляется за эту отчаянную, почти нереальную, призрачную мысль, как утопающий хватается за единственную соломинку, за последнюю нить, связывающую его с реальностью.