ся и непослушных ногах, которые двигались сами по себе, и шли неизвестно куда и непонятно зачем. Его плечи, сгибались под грузом атмосферного столба, доселе не ощущаемого им вообще. Такая привычная шляпа казалось металлическим обручем сдавливала голову, выгоняя из нее последние капли разума, сжимая и спрессовывая возникший страх, загоняя его вовнутрь. Заходящее солнце слепило и жгло как жерло доменной печи, проникая во все частицы тела, заставляя закипать кровь и затуманивая прижатое страхом сознание. В эти минуты Поджогину казалось, что встречные люди смотрят на него с сожалением и сочувствием, понимая, что он идет по страшному и последнему пути к своему неминуемому позору и краху... Если бы сторонний наблюдатель, хорошо знавший Сергея Михайловича, видел его в эти минуты, он бы сильно удивился – вместо знакомого человека по улице двигалась его тень, его оболочка, существо только внешним обличьем напоминающее своего хозяина – настолько Поджогин отличался от самого себя... Часть 2. Дома. Преодолев затянувшуюся борьбу с замком и войдя в квартиру, Сергей Михайлович первым делом скинул с ног пудовые гири и зашвырнул неизвестно куда опостылевшую ему шляпу. В комнате он нервным движением сбросил надоевший пиджак, сорвал давивший весь день галстук и бросил его на стул. В тот же миг атмосферный столб, усевшийся на плечи, рассыпался и раскатился мелким бисером по всей квартире, разогнув плечи Поджогина. Его голова, до сей минуты стянутая металлическим обручем, возвращалась в свое первоначальное положение, а в освобождаемые клетки мозга возвращался разум. Однако поселившийся в нем страх остался где-то внутри и оттуда, независимо от Поджогина и обособленно от него, наблюдал за ним. Страх не пропадал, страх был, страх существовал, страх жил своей жизнью и Поджогин ощущал его всем своим существом, всей своей сутью... Скорее по привычке, чем по необходимости, расположившись на диване, Сергей Михайлович задумался; настроение не улучшалось, а квартира напоминала зал ожидания незнакомого вокзала, в котором он как бы остановился на время, лишь прервав свой долгий и нескончаемый путь на Голгофу. Даже здесь, дома, среди знакомых и обыденных вещей, вдали от рабочей обстановки его не покидала мысль о скором увольнении — конечно, по собственному желанию, но все же придется расстаться с коллективом, где он столько проработал. О том, чтобы остаться на работе Сергей Михайлович даже и не думал. После всего произошедшего сегодня, это невозможно. Правда, если только не уволится его начальник, что маловероятно – молодой, энергичный, да к тому же еще пользующийся поддержкой солидного чина в министерстве /то ли родственника, то ли знакомого – неизвестно/. Строить иллюзии насчет увольнения начальника Сергей Михайлович даже и не собирался — в эти минуты его занимала только собственная судьба. Перед глазами, как на старой заезженной кинопленке, проходила вся сегодняшняя встреча с начальником и он, Поджогин Сергей Михайлович, наблюдал ее как бы со стороны, на большом экране незримого кинозала. Он был зрителем, единственным зрителем той трагедии и того фарса, которые утром развернулись в кабинете начальника. Он видел не себя, он видел какого-то незнакомого ему ранее Поджогина Сергея Михайловича, видел его беспомощность, его никчемность и несуразность, его позор. Видел начальника, возвышавшегося в ту минуту над Поджогиным, как айсберг над ледяной равниной... Несмотря на то, что с утра у него во рту не было ни маковой росинки, есть не хотелось. Но, все равно, скорее, в силу инстинкта или привычки, нежели от голода, пришлось встать с дивана и пройти на кухню – неприятности неприятностями, но и чай попить тоже нужно. Поджогин любил крепко заваренный и свежий чай. Из всех сортов он предпочитал индийский - три слона с добавлением цейлонского. Чай он всегда готовил с каким-то азартом, вкладывая в это действо все свое умение и душу. Если он находился дома один, то заваривал чай ровно на одну чашку, не более, выдерживал напиток до того момента, когда его температура позволяла пить не обжигаясь, но, в то же время, не давая ему остыть до состояния теплого пойла. И в этот раз, несмотря на свое душевное состояние, Сергей Михайлович не отступил от обряда чаеприготовления и через некоторое время бокал крепкого чая с лимоном несколько освежил голову, но прежние мысли не покидали нашего героя. Пытаясь избавиться от навязчивых мыслей и хоть как-то отогнать гнетущий душу страх, он включил телевизор. Однако тот, вопреки ожиданиям, тоже не развеял тяжелые думы. Сытые морды политиков и банкиров, появляющиеся в последнее время на экране в несметном количестве, которые чавкали, кривлялись, подмигивали Сергею Михайловичу по всем телеканалам и убеждали его сделать правильный выбор в предстоящей избирательной кампании, обещая рай в стране в самое ближайшее будущее, только угнетали и без того его тяжелое настроение. Пасьянс Наполеон, который он любил время от времени раскладывать, в этот раз не получался – в каждом короле и валете он видел начальника, а шестерки и семерки напоминали обходной лист, который он должен будет заполнить, посещая все мыслимые и немыслимые инстанции своего учреждения. Недавно начатую книгу известного французского романиста брать было бесполезно, поскольку в теперешнем состоянии Сергея Михайловича было не до чтения, так как в книге "кроме фиги" он, скорее всего, ничего не увидит. Как никогда раньше, стало невмоготу его одиночество, которое прежде нисколько не угнетало. *** Сергей Михайлович Поджогин всю свою сознательную жизнь, а ему было уже сорок три года, оставался холостяком. По молодости он не женился, так как было много свободных девушек, с которыми приятно проводить вечера и наслаждаться их общением ночью. Потом было некогда, а когда перевалило за тридцать, он втянулся в привычный ритм холостой, беззаботной жизни и боялся ее потерять, несмотря на советы друзей. Да и опасался, что греха таить, нарваться на какую-нибудь "мегеру", которая подавляла бы его своей властью жены, вынуждая отказываться от маленьких земных радостей – рыбалки, футбола, преферанса с друзьями. Теперь же, в таком, как он полагал солидном возрасте, было поздно заключать союз сердец с одной из избранниц. Правда, в последнее время ежедневные встречи на работе и периодические в его квартире с одной из представительниц прекрасного пола все больше грозили перерасти в брачный союз двух сердец и обратить его в истинную веру семейной жизни. – Ирина, – внезапно и с какой-то нежностью, подумав о ней, произнес Сергей Михайлович, и на сердце стало немного теплее. Да, она чертовски нравилась Поджогину и, скорее всего, он был в нее влюблен, и, наверное, девушка догадывалась об этом, потому что ЭТО отражалось в его глазах, когда он смотрел на Ирину, целовал, гладил ее волосы, но сказать о своих чувствах не решался. Была минута, была секунда, та решающая и ответственная секунда в его жизни, когда он уже почти, уже наверняка готов был сделать предложение. Он даже положил в карман паспорт, чтобы, услышав в ответ - ДА, тут же взять Ирину под руку и идти с ней в тот дом, откуда мужчины выходят окольцованными (и формально и фигурально), а женщины - счастливыми и официально зарегистрированными. Он думал, он полагал, он надеялся, что Ирина ждала этой минуты, что она чувствовала его состояние, но..., опять его подавил страх за свою свободу, точнее страх потерять ее – холостяцкую свободу: он промолчал и все осталось на своих местах... *** Сергей Михайлович настолько погрузился в свои мысли, что неожиданный и резкий звук, вспоровший тишину квартиры, показался ему пулеметной очередью и он не сразу понял, что никакой это не пулемет, а старый, охрипший дверной звонок, вернув его к действительности и оторвав его от мыслей об Ирине, известил о приходе нежданного гостя. Небритая физиономия Бориса, показавшаяся из-за приоткрытой двери, нисколько не удивила Сергея Михайловича. Однако, уперевшись взглядом в своего соседа и, скорее, смотря сквозь него, погруженный в свои мысли, он не сразу осознал смысл слов, которые невнятно произносил Борис. – Михалыч, ешь твою налево, ты чего не узнаешь меня – скрипучий и давно пропитый голос Бориса доносился откуда-то издалека, и напоминал звук бензопилы, вгрызающейся в сучковатое дерево. Борис Зильберман – еврей-полукровка, с детства был мальчиком, подающим большие надежды: он первым из ребят своего двора, его одногодков, поступил в техникум, учился только на хорошо и отлично, был заводилой в дворовой компании, играл на гитаре и не был обижен вниманием рано взрослеющих одноклассниц. Однако, когда ему стукнуло 18 лет, Борис неожиданно и страстно влюбился в соседскую девочку. Все ребята знали об их романе, скорее платоническом, чем страстном. Они подходили друг другу – оба молодые, оба красивые и, казалось, влюбленные. Но..., Людмила, так звали соседку Бориса, как оказалось, с ним просто проводила время или, выражаясь языком мальчишек – “крутила динамо”. Платонический роман кончился через год – Людмила неожиданно для всех и, особенно для Бориса, выскочила замуж за молодого лейтенанта – выпускника военного училища. Когда она впервые появилась во дворе под руку со своим будущим мужем, это было как гром среди ясного неба, это был как удар молнии в сухое дерево. И таким деревом оказался Борис. С этой минуты