, кривлялись, подмигивали Сергею Михайловичу по всем телеканалам и убеждали его сделать правильный выбор в предстоящей избирательной кампании, обещая рай в стране в самое ближайшее будущее, только угнетали и без того его тяжелое настроение. Пасьянс Наполеон, который он любил время от времени раскладывать, в этот раз не получался – в каждом короле и валете он видел начальника, а шестерки и семерки напоминали обходной лист, который он должен будет заполнить, посещая все мыслимые и немыслимые инстанции своего учреждения. Недавно начатую книгу известного французского романиста брать было бесполезно, поскольку в теперешнем состоянии Сергея Михайловича было не до чтения, так как в книге "кроме фиги" он, скорее всего, ничего не увидит. Как никогда раньше, стало невмоготу его одиночество, которое прежде нисколько не угнетало. *** Сергей Михайлович Поджогин всю свою сознательную жизнь, а ему было уже сорок три года, оставался холостяком. По молодости он не женился, так как было много свободных девушек, с которыми приятно проводить вечера и наслаждаться их общением ночью. Потом было некогда, а когда перевалило за тридцать, он втянулся в привычный ритм холостой, беззаботной жизни и боялся ее потерять, несмотря на советы друзей. Да и опасался, что греха таить, нарваться на какую-нибудь "мегеру", которая подавляла бы его своей властью жены, вынуждая отказываться от маленьких земных радостей – рыбалки, футбола, преферанса с друзьями. Теперь же, в таком, как он полагал солидном возрасте, было поздно заключать союз сердец с одной из избранниц. Правда, в последнее время ежедневные встречи на работе и периодические в его квартире с одной из представительниц прекрасного пола все больше грозили перерасти в брачный союз двух сердец и обратить его в истинную веру семейной жизни. – Ирина, – внезапно и с какой-то нежностью, подумав о ней, произнес Сергей Михайлович, и на сердце стало немного теплее. Да, она чертовски нравилась Поджогину и, скорее всего, он был в нее влюблен, и, наверное, девушка догадывалась об этом, потому что ЭТО отражалось в его глазах, когда он смотрел на Ирину, целовал, гладил ее волосы, но сказать о своих чувствах не решался. Была минута, была секунда, та решающая и ответственная секунда в его жизни, когда он уже почти, уже наверняка готов был сделать предложение. Он даже положил в карман паспорт, чтобы, услышав в ответ - ДА, тут же взять Ирину под руку и идти с ней в тот дом, откуда мужчины выходят окольцованными (и формально и фигурально), а женщины - счастливыми и официально зарегистрированными. Он думал, он полагал, он надеялся, что Ирина ждала этой минуты, что она чувствовала его состояние, но..., опять его подавил страх за свою свободу, точнее страх потерять ее – холостяцкую свободу: он промолчал и все осталось на своих местах... *** Сергей Михайлович настолько погрузился в свои мысли, что неожиданный и резкий звук, вспоровший тишину квартиры, показался ему пулеметной очередью и он не сразу понял, что никакой это не пулемет, а старый, охрипший дверной звонок, вернув его к действительности и оторвав его от мыслей об Ирине, известил о приходе нежданного гостя. Небритая физиономия Бориса, показавшаяся из-за приоткрытой двери, нисколько не удивила Сергея Михайловича. Однако, уперевшись взглядом в своего соседа и, скорее, смотря сквозь него, погруженный в свои мысли, он не сразу осознал смысл слов, которые невнятно произносил Борис. – Михалыч, ешь твою налево, ты чего не узнаешь меня – скрипучий и давно пропитый голос Бориса доносился откуда-то издалека, и напоминал звук бензопилы, вгрызающейся в сучковатое дерево. Борис Зильберман – еврей-полукровка, с детства был мальчиком, подающим большие надежды: он первым из ребят своего двора, его одногодков, поступил в техникум, учился только на хорошо и отлично, был заводилой в дворовой компании, играл на гитаре и не был обижен вниманием рано взрослеющих одноклассниц. Однако, когда ему стукнуло 18 лет, Борис неожиданно и страстно влюбился в соседскую девочку. Все ребята знали об их романе, скорее платоническом, чем страстном. Они подходили друг другу – оба молодые, оба красивые и, казалось, влюбленные. Но..., Людмила, так звали соседку Бориса, как оказалось, с ним просто проводила время или, выражаясь языком мальчишек – “крутила динамо”. Платонический роман кончился через год – Людмила неожиданно для всех и, особенно для Бориса, выскочила замуж за молодого лейтенанта – выпускника военного училища. Когда она впервые появилась во дворе под руку со своим будущим мужем, это было как гром среди ясного неба, это был как удар молнии в сухое дерево. И таким деревом оказался Борис. С этой минуты жизнь Бориса покатилась под гору – он начал пить, бросил престижный институт, куда он, благодаря своим знаниям и способностям, поступил без особого труда, несмотря на очень большой конкурс. Его запои, вначале короткие, в дальнейшем переросли в хроническое пьянство и звезда Бориса закатилась, не успев взойти. И, вот уже почти двадцать пять лет, Борис глядит на мир через донышко стакана, майонезной банки, горлышко бутылки – через все, из чего можно выпить. А пил он без разбора все подряд: водку, вино, коньяк, самогон, бормотуху и пр. Пил везде и со всеми, неоднократно попадая в вытрезвитель. Однажды даже, увидя в коридоре у Сергея Михайловича тройной одеколон, выпил и его, показав Поджогину, при этом, как надо мыть стакан после одеколона, чтобы в нем не осталось запаха. – Михалыч, ты чего уснул? – голос Бориса оторвал Сергея Михайловича от его мыслей и вернул в настоящее. – Дай пятеру здоровье поправить. Измятый вид Бориса, его дрожащие руки, синяки под глазами показывали, что он нуждается в опохмелке, причем срочной. Поджогин наконец-то осознал, что от него хотят. Сунув руку в карман брюк, которые он так и не снял, вернувшись домой, Сергей Михайлович вытащил деньги и молча, отсчитав пять рублевых бумажек, протянул их Борису. – Я верну, ей-ей верну, – уверил Борис, направляясь к лифту. Звук отходящего лифта вернул Сергея Михайловича к действительности. Закрыв дверь и возвратившись в комнату, он, наконец-то, скинул брюки и одел свои любимые, давно заношенные спортивные штаны. Поджогин вообще не любил надевать новые, не разношенные вещи. Купленные им рубашки, галстуки, брюки и ботинки долго вылеживались в шкафу, часто выходя из моды прежде, чем он их надевал в первый раз после покупки. Зато, одев новую вещь, он ее носил столько, сколько считал нужным, иногда занашивая до такой степени, что она уже не подлежала ремонту. Впрочем, эта его особенность не отражалась на его внешнем облике: на работе и в глазах окружающих он выглядел вполне достойно. *** После ухода Бориса, на некоторое время оторвавшего Сергея Михайловича от мучивших проблем, он опять погрузился было в события прошедшего дня, однако телефонный звонок раздался неожиданно и вновь отвлек Поджогина от его мыслей. – Сережа, – в трубке он услышал взволнованный голос Ирины, – ты чего сегодня был такой хмурый и взъерошенный какой-то. Убежал, не попрощавшись. Что-то случилось? – Да нет, нечего, все нормально. – Поджогин не хотел говорить с ней о том, что произошло на работе и о своем разговоре с начальником. – Ирочка, ты не обижайся, я очень устал и хочу спать, поговорим завтра, хорошо – обнадежил он ее. – Ладно, Сережа, отдохни. До завтра. – Короткие гудки в трубке вернули его к действительности. Даже дома, в своих мыслях Сергей Михайлович не мог называть начальника иначе, как Начальник, но никак по имени, отчеству или фамилии. Эта привычка появилась у него в первый день, когда директор Института появился у них в Управлении, чего раньше никогда не случалось, и представил сотрудникам их нового начальника, сопровождая это словами, – прошу познакомиться, это Ваш новый Начальник управления. Далее следовали его научное звание, фамилия, имя, отчество. О том, почему директор оказал такое уважение начальнику Управления, стало известно гораздо позже со слов его секретарши, с которой у Поджогина (впрочем, как и со многими другими секретаршами учреждения), установились доверительные отношения. Конечно, у нового начальника были и фамилия, и имя, и отчество, однако для Поджогина он так и остался Начальником. Обращаясь к начальнику, Сергей Михайлович всегда старался избегать прямого обращения и строил свои фразы так, чтобы не назвать его по имени и отчеству. Следует отметить, что Поджогин никогда не был подхалимом, не старался втереться в доверие к начальнику, как к прежнему, ушедшему на пенсию, так и к нынешнему. Если Сергей Михайлович имел свое суждение по какому-то вопросу, отличное от мнения начальника, он не стеснялся выказать его вслух и даже настаивать на своей правоте, проявляя упрямство и непослушание, не переходя при этом границы приличия. Можно сказать, что он был неудобным подчиненным. Однако, как ни странно, может быть благодаря этому его качеству, ему прощалось порой то, что не было терпимо по отношению к другим “удобным” сотрудникам. Его редкие опоздания на работу, как бы не замечались, просрочки с выполнением поручений не принимались в расчет. Ко всему, следует заметить, что Сергей Михайлович был хорошим специалистом своего дела, и результаты его работы со стороны руководства нареканий не вызывали. Поджогин был общительным, незакомплексованным и коммуникабельным человеком. Уже чере