Братья вынесли из церковного амбара два больших улиткообразных медных раструба и установили их в трапезной, направив аппараты на алтарь.
Смеркалось. Отец Досифей возжег лампады и свечи.
Приват-доцент вместе с братом настраивал аппаратуру и кое-что по ходу дела пояснял Надежде Георгиевне:
— У этого храма необычная акустика. Мастера придали сводам пропорции морских раковин-волют, и потому он, как огромное параболическое зеркало, ловит иерозвук и даже фокусирует его. Фокус находится вон там…
Дмитрий Николаевич показал на алтарь, где отец Досифей, влезший на стремянку, зажигал лампады перед образами.
— Я бы хотела ощутить иерозвук на себе! — воскликнула девушка.
— Увы, женщина не имеет права вступать в алтарь, — развел руками приват-доцент. — Отец Досифей не допустит такого святотатства. Он и так чересчур к нам благоволит. Правда, не без пользы для себя. Если иерозвук пробудит наших больных, а мы на это очень рассчитываем, то, сами представляете, какая слава пойдет о храме. Чудодейственное исцеление со всеми вытекающими отсюда приятными для причта последствиями.
Ветер глухо гудел под сводом церковного купола. Офицер вращал маховички, медленно наводя раструбы на нужную точку. К ушам его шли слуховые трубки.
— Что это за аппарат? — почему-то шепотом спросила Надежда Георгиевна.
— Это детище Николая: усилитель иерозвука… Видите, как колеблется пламя свечей? Это не от сквозняка.
Отец Досифей зажигал последние лампады, как вдруг они погасли, погасли все — разом, а священник выронил из рук пальник, схватился за грудь, застонал и рухнул со стремянки на каменный пол церкви.
Все бросились к нему. Но едва они приблизились к распростертому телу, как лица всех троих исказила гримаса невыносимой боли.
— Аппарат! — прохрипел приват-доцент. — Выключи его… Убери… Сбей настройку!
Михайлов едва смог добраться до своей установки и перевести раструбы в нейтральное положение. Отец Досифей был мертв. Дмитрий Николаевич отчаянно давил ему на грудь, пытаясь оживить остановившееся сердце. Тщетно.
Глухо выл ветер под сводами-волютами форосского храма…
Зал военно-морского суда. На скамье подсудимых Николай Николаевич Михайлов. Судья зачитывает приговор.
…Военно-морской суд Севастопольского гарнизона признал бывшего старшего лейтенанта Российского императорского флота Николая Николаевича Михайлова, дворянина Киевской губернии, вероисповедания православного, тридцати лет от роду, виновным в непреднамеренном умерщвлении настоятеля Крестовоздвиженского храма отца Досифея, в миру Гименеева Александра Никодимовича, вследствие преступной неосторожности в проведении физических опытов. И на основании статей сто… первой… семнадцатой Свода законов Российской империи приговорил к лишению чина и всех сословных привилегий с отдачей в арестантские роты сроком на семь лет.
Рокоманы
«Профессор Шведе» густым ревом тифона приветствовал тех, кто пришел встречать моряков и ученых из длительной экспедиции. На причальной стенке Морского вокзала играл духовой оркестр. Цветы, объятия, поцелуи…
И только Шулейко был мрачен. Сестра встретила его с заплаканными глазами.
— Я тебе говорила — не уезжай!.. Не справиться мне с ними обоими. Парни в таком сложном возрасте. Как сердце чуяло…
— Да говори толком, что случилось?!
— То и случилось, что случилось… Вадим влип в историю. И Лешку моего втянул, — всхлипнула сестра. — Оба под следствием сидят. Судить будут…
Слезы полились рекой.
Шулейко рванулся на стоянку такси, придерживая на плече легкую дорожную сумку.
В машине сестра, прикладывая платочек к глазам, выговаривала брату:
— Тебе давно надо было жениться… Светы нет, тут ничего не поделаешь… Живые о живых должны думать. — Парню семнадцатый год, а ты по морям все болтаешься.
— Хватит об этом!
— Нет, ты должен что-нибудь сделать! — настаивала сестра. — Лешку они все равно отпустят, он несовершеннолетний. А вот Вадим… Вспомни, два года назад он упал с мопеда. У мальчика была черепно-мозговая травма.
— Да какая там травма?! Шишку набил…
— Нет, травма! Самая настоящая травма: Она теперь сказывается на его психике. Мальчик рассеян, плохо спит, вспыльчив. Ты должен сходить к судебному все ему объяснить…
Шулейко хранил угрюмое молчание.
— Ну, пойми!. — умоляюще воскликнула сестра — Мальчику на следующий год в институт… — Перестань называть его мальчиком!..