- Стеша! Где мать? – спросил он, оглядывая комнату.
- На птичнике, - прошелестела испуганно девочка.
И дядя Семен тут же убежал прочь, не сказав больше ни слова. Стеша от удивления застыла над хлебом, и очнулась, только услышав деревянный треск. Это Любка сломала надвое свою куклу-ложку.
К вечеру уже всем в деревне стало известно о происшествии в городе на шахте. Степан и Васютка работали в разные смены. Тот самый Бог, которому тайно и истово молилась Софья, сохранил ей сына. Но забрал мужа.
И Софья затаилась в себе, будто бы окаменела.
- Поплачь, Софьюшка! Поголоси, - причитали вокруг нее соседки. Но она не проронила ни слезинки даже в день похорон. Стояла, хмурясь, прямая, как струна. И только в глазах ее то и дело вспыхивали искры неутолимого жара.
Все в их деревенской семье осталось будто бы по-прежнему. Каждый был занят своим делом. Да, и когда горевать, если хозяйство не ждет, а поля готовятся к новым урожаям? Только вечерами уходила Софья на холм за рощей. Молча и сосредоточенно вытаптывала она свою беду дорогими сердцу тропинками. Всякий раз Любка, хмурясь, глядела ей вслед, но ни о чем не спрашивала.
В один из таких тихих и ясных вечеров Софья надолго задержалась за пригорком. Солнце растаяло в дальней рощице, мягко напоминая о себе розоватыми подсветами под застывшими облаками. Но вот уже исчезли и эти отголоски дня. Перелесок окутало серое марево. Оно растянулось по горизонту до самых дальних полей, изредка мигая короткими бледными сполохами.
- Эге-ге, как бы Софью дождь не замочил, - проворчал дед Игнат, щурясь на темнеющее небо.
- Пойду я за ней, деда, - сказал Петруша, решительно натягивая картуз на непослушные черные кудри.
- Так уже не торопись. Вон она – мамка ваша, идет.
И в самом деле, на вершине холма показалась Софья. Она спускалась по тропинке нетвердой поступью, обхватив себя за плечи. А в следующий миг прямо за ней показался небольшой, но очень яркий светящийся шар.
Дед Игнат ойкнул и схватился за бороду:
- Молния! Господи, прости и помилуй рабу Твою Софью!
Дети, сбившись в кучу во дворе, смотрели на холм, затаив дыхание. Но зловещий шар, еще немного помедлив над пригорком, снова опустился за его дальний край.
- Мама! Мамочка! – разом заголосили все, бросившись Софье навстречу.
- Здесь я. Здесь, родненькие. Ничего, - приговаривала она, прижимая детей к своему насквозь вымокшему платью, - полосует уже за пригорком. Но ничего – пришла я. Теперь дома.
К ночи дождь дошел и в Марьяновку. Загрохотал над крышами, засеял дворы градом. А старики только и удивлялись: небывалое дело - такая гроза в апреле!
Утром, сползая с печи, Любка подивилась, откуда это столько народу в их хате? Братья и сестры уже встали, а мама почему-то лежит, хотя солнце уже вовсю разливалось на дворе.
- Ишь, ты, как жарит-то ее, голубку, - еле слышно шептала одна соседка другой, стоя возле лавки, на которой лежала Софья.
- Фельдшера бы надо, - отозвалась другая, прикрывая рот уголком платка.
- Да, где ж его взять? Да и не поможет тут фельдшер. Это леший ее попутал.
- Да ты сдурела что ли, кума! Какой леший?
- А шар огненный видела? Вот! Старые люди говорят – это леший шалит. А Софья тогда в самой роще и была. Тут бы Мону-знахарку позвать. Да померла бабка уже. Эх…
- Тьфу, ты! – сердито плюнула первая спорщица, - чем языком молоть, пойдем лучше к старосте. Надо Софьину долю в работе разделить. Кто ж за нее на птичник-то выйдет?
- Я пойду, - тихо, но твердо сказала Стеша, - мы с Олюшкой надвое справимся.
Она неслышно вошла в хату, хромая, подошла к матери, отерла ее лоб влажным полотенцем и поднесла к губам крынку с водой:
- Пей мама. Надо.
Софья с трудом раскрыла глаза, и Любка увидела в них такую муку, что даже зажмурилась на мгновение. Мама словно глядела куда-то очень далеко, за незримые пределы, и видела там что-то ужасное и, одновременно, притягательное.
- Ой, Стеша! – разом всплеснули руками соседки, - а кто ж за матерью смотреть будет? За домом?