Что же в окно, среди снежного топота
Снежного чуда и детского сна,
К мальчику тихо из вьюжного пропада
Солнечным тополем бьется весна!
Дивная песня метелится ветрами,
Жарко взлетает, как искры в огне,
Смотрит в глаза его буднями светлыми,
Инеем звездным мерцает в окне.
И не уйти от тревоги и радости, —
О как родная рука горяча!
Мальчику страшно от песни и жалости —
У материнского плачет плеча.
Смерть тополей
Больные тополи Парижа
На тротуаре — как в бреду,
В угаре, листьями колыша,
Они на родину бредут.
И потрясает дымный грохот
Их тополиную тоску,
В которой слышен речки рокот,
Несущей солнце по песку.
Квартальный ветер неумелый,
Пройдя предутренней волной,
Тревожно пух роняет белый
Над звонко-каменной землей.
Над крышами поток весенний
Прохладой розовой летит,
Как чудный сон стихотворений,
Еще не павший на гранит.
Память Черноморья
У моря Черного я помню Буг:
Он тих и стар у летнего порога,
Но осенью, как отрок-недотрога,
На море грозное кидался вдруг.
Вдали — и мост, в Варваровку, понтонный;
Чуть-чуть по-эллински он музыкой звучал;
По нем стучал натужный топот конный,
А Николаев — Ольвией скучал.
Варваровка! Не скифский ли там стан
Гонял коней для эллинской заставы?
В земле, поглубже, — вот Дианы стан,
В руке — стрела охотничей забавы;
В глазах ее и мужество, и робость…
Историей весь берег перекрыт!
Археология, божественная пропасть,
А сад в цвету, весь пчёлами покрыт!
И вот, как в дни «Крещения Руси»,
Раздетые аттические боги
Потоплены в волнах; пощады не проси;
Об лодку мрамором их бьются ноги…
А белые акации цветут
В неистовом и теплом аромате,
Вот полнолуние, и вот поют
Все соловьи в сиреневой прохладе.
Росисто утро. День настал, пришел,
Плечом широким Буг коснулся моря,
Гудит буксир, он из породы пчёл,
Идет, дымит, с волной высокой споря.
Птичий базар
Что так слабо бьется сердце
С мертвой силой на земле —
Вот на проволочной дверце
Та же кровь, что на крыле;
Или воля птичья ниже
Всех прославленных свобод,
Или песнями обижен
Весь березовый народ;
Или птице быть пристало
В томноте да на шестке,
Чтоб торжественнее стало
Пенье в клеточной тоске;
Ходят люди среди клеток,
Тычут пальцем всем в глаза;
Водят люди своих деток,
Чтоб глазеть на голоса.
Вики Оболенская
Судья нацист бандиту дал топор,
Чтоб палачом был русской партизанки;
На русскую смотрел, как смерть, в упор,
На раны черные её и ранки.
Тюремный двор — застенок палачей;
Вот щелкает ефрейтор каблуками;
Не видит он живых ее очей,
Кровавый лик с кровавыми губами.
Ах, Вики, Вики, как ты хороша, —
С тобою Родина, весь мир с тобою!
Удара ждешь, едва-едва дыша,
Но вся душа твоя зовёт всех к бою.
Чудовищен нацистов балаган,
Вот эта плаха, — как «почет принцессе»…
Известный Франции Гаврошка-хулиган
Стоял с тобою рядом на процессе!
Палач бандит, ему под стать — судья
Вели игру в кровавом исступленьи;
Был проклят час предутреннего дня
И к плахе аккуратные ступени.
Бессмертье здесь, оно ведь — навсегда,
Таких, как ты, народ не забывает:
Крылатым воином — когда беда,
И смерти мертвенной герой не знает.
1944
Деревенская баллада
Буря снегом замела
Две избушки на откосе;
Будто льдины от весла —
Тучи лунные в морозе;
За откосом — мутный свет,
Вдоль избушек — волчий след.