Дивлет вздохнул. Если он хоть сколько-нибудь знал женщин, строгий и не обременённый связями с женщинами Огл пользовался у городских матрон огромной популярностью. Вряд ли дочери не знают об этом.
Рей словно почувствовал его напряжение.
- Три девицы на вид уже старше пятнадцати. Начнём с них?
- С приятного или с полезного?
- Всё неприятно. Но они достаточно умные, чтобы осознать увиденное и понять смысл сплетен.
- И чтобы не трепать языком тоже. Начнём с неприятного. Да и мелких тут мариновать на жаре нет смысла. Они устанут и вообще ничего не скажут.
- Новостей от Ма нет?
- Нет.
- Будем её ждать?
- Нет. Заводи по одной.
Как свидетелей допроса оформили благовестника и миссу Керис. По эд Эйра первого Дивлет колебался. Благовестник был неформальным агентом их ордена, если не полноценным членом под прикрытием. Фактически, свой человек, который вряд ли доставит ордену проблемы. Но инородца не любил Огл, а Огла любили горожане. Не сочтут ли курицы в шляпках его нежелательной персоной? Или неблагонадёжным свидетелем? Рей, услышав о его сомнения, посмеялся и предложил оправдать присутствие чужеродца тем, что он знает стенографию и может прочитать протоколы. На том и сошлись.
Дивлет усадил понятых под окном, расставил стулья, убедился, что перед входом в дом Молитвы стоят люди рива, а перед входом в ризницу - телохранительница Эйе, и пригласил внутрь матрон с детьми.
Когда все расселись, огласил порядок допроса. Взрослые девицы, которых он оставил на конец, немедленно попытались свалить, но были удержаны матерями.
Как Дивлет и предполагал, допрос самых мелких вылился в бесконечные мучения без какой-либо пользы. Сначала его требование оставить всех тёток, бабок и соседок на пороге ризницы восприняли как шутку. Пришлось ещё раз доставать свою звезду, что вызвало почтительное, но крайне недовольное молчание.
Сами дети страшно боялись. Но, как Дивлет и опасался, не “страшного дядю-храмовника”, а как бы не сболтнуть что-нибудь лишнее при матерях. Головной боли добавляло поведение родительниц, резко пресекавшие все попытки Дивлета разговорить детей. Они лезли отвечать на вопросы и подсказывали, как отвечать. Замолкали только после угроз вывести, а особо наглые ещё пытались скандалить.
И все, абсолютно все боялись протоколов. Расписывались только после новой порции вежливых угроз.
- Как будто они продают свою душу, - пробурчал Дивлет, выпроводив очередную благочестивую матрону с дочерью. Для него все эти женщины быстро слились в одну чудовищную матрону в уродливом бумажном платье и шляпке. Мода ещё в Кэсле была совершенно дурацкой и однообразной. Дивлет мог поклясться, что платья на них шили по одному лекалу, разве что в талии обхват разный.
Когда возраст допрашиваемых девочек перевалил за девять лет, их ответы стали интересней. Одна соплюха при полном одобрении матери прочитала храмовникам короткий отрывок из пятого стиха “Истинной песни Илеи”, поэмы еретичной и крайне любимой критиками Синода.
Это был маленький успех, и Дивлет воспрял духом. Он уже почти отчаялся получить результат от допроса, а щёки начало сводить от чёртовой дружелюбной улыбки.
Большинство младших детей не знало ни о Кадерах, ни о Мули или называли её “плохой девочкой”, которая никогда с ними не разговаривала и дружила только со старшими.
Ответы про Огла были интересней. Девочки, как всегда, показали себя прилежными ученицами и послушно цитировали не самые одобряемые Синодом сочинения. После “Истинной песни” последовали цитаты из “Жизни святого Гирота”. Дивлет чуть не прыгал от восторга. Святой Гирот был персонажем более, чем вымышленным, а его “житие” представляло собой обильное поливание грязью великой Кинереси. По очевидным причинам, отцы ордена очень не любили тех, кто любил святого Гирота.
- Почему вы сразу не сказали, что Огл открыто учит детей ереси? - прямо спросил он у благовестника, выпроводив из комнаты ещё одну готовую малолетнюю еретичку и её мать.