К подъезду подали катафалк и автобусы для тех, кто поедет на кладбище. Гроб вынесли и установили на табуретки для того, чтобы соседи тоже могли проститься. Старушки, было, принялись причитать, от чего мама страшно побледнела, а отец попросил Степиных друзей избавить нас от таких стрессов.
Сидя в катафалке, рядом с гробом, я поняла, что означают слова «проводить в последний путь». Нет возврата, оттуда не возвращаются, а как, оказывается, много я хотела бы сказать брату, пусть даже мертвому, но пока еще находящемуся рядом со мной. Мысли роились в голове и, что удивительно, не были скорбными. Мне хотелось улыбнуться и я украдкой глянула на остальных. Мама улыбалась, тихо и печально, склонив на бок голову. Что она вспоминала в этот момент? Какого Степу видела перед своим мысленным взором?
На кладбище все прошло четко и без задержек. Грянули выстрелы, по-моему, это была самодеятельность сослуживцев моего брата, потому что на похороны с воинскими почестями нужно было иметь особое разрешение, а брат погиб не при исполнении служебных обязанностей. Но все равно, было приятно, что его провожают именно так.
Мы все бросили по три горсти земли на гроб и могилу стали закапывать. Народ потянулся к автобусам, толпа поредела и я неожиданно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Парень стоял чуть поодаль и, встретившись со мной глазами, развернулся и тоже пошел в сторону автобусов. Мне он был не знаком. Я задумалась, но тут же отогнала от себя посторонние мысли. Не до этого сейчас.
Поминки проходили в кафе, недалеко от базы, где служил Степан. Всю организацию взял на себя отряд, а я отдала часть денег, которые Степа получил за командировку. Странная это штука – судьба. Рисковать жизнью, чтобы оплатить свои собственные похороны.
Когда все уже сидели за столами, я вспомнила о незнакомом парне на кладбище и попыталась отыскать его среди присутствующих. Тщетно, даже никого похожего. Что-то меня беспокоило в связи с его пребыванием возле могилы, да и взгляд у него был каким-то странным. Изучающим, что ли.
Глава 3
На следующий день после похорон Степы, ко мне пришел следователь. Оказывается, уголовное дело было уже заведено и следствие начато, но, по словам пришедшего я поняла, что поймать убийцу будет очень трудно, а проще сказать, невозможно. Нет никаких улик или следов.
- И вообще, почему вы считаете, что это именно убийство? – неожиданно спросил меня следователь.
Я уже, было, собралась сказать, что это очевидно, но вовремя вспомнила, что про чеченские деньги знаем теперь только я и Коля. Вот про Колю я сочла нужным сообщить.
- Значит, ваш брат провожал на вокзале сослуживца? Это уже интересно. Имя, фамилия, должность?
- Вам лучше спросить в отряде, я знаю лишь, что его зовут Николай.
Следователь что-то черкнул в своем блокноте и распрощался. Он ушел, а меня начали терзать мысли, на которые просто не хватало времени в последние дни.
Промучившись какое-то время, я утвердилась в том, что в гибели моего брата виноваты те самые доллары.
Меня залихорадило. Вот когда я отчетливо осознала, что Степки больше нет. В голове вертелась масса вопросов, на которые мог ответить только он, да еще, пожалуй, Николай.
Ладно, невозможно спросить, значит, буду доходить своим умом. Все-таки Степа мне немало рассказал. Интересно, последовал он моему совету? Взял свою часть денег или нет? Я напряглась. Боже мой! А что, если в Коле взыграла жадность и он, не желая теперь делиться, убил моего брата?
Я сжала кулаки. Если это так, то Коле безопасней уехать в Антарктиду, а не на юг страны.
Я долго раздумывала над сложившейся ситуацией, а потом решилась на то, что боялась сделать все эти дни. Я вошла в комнату Степана. Господи, все как при нем. Я здесь еще даже не убиралась. Вон книжка лежит, которую брат читал перед смертью. Дорожная сумка, в которой еще что-то лежало. Его бритва на столике. А главное – его запах. Человека нет, а запах остался.
Я села на Степкину кровать и так сильно разревелась, как не позволила бы себе реветь при людях. Я причитала, зарывшись в Степкину подушку, жалобно спрашивая, на кого он нас оставил. Я в отчаянии била подушку кулаками и скулила, вцепившись в нее зубами. Истерика продолжалась минут десять, а потом внезапно прекратилась. Я почувствовала, что мне уже не хочется кричать и причитать, что слезы высохли, а внутри разливается какая-то легкость.