- Опыт? - переспросил я.
- Именно опыт - жизненный опыт. Я не могу воспринимать его отстранение. Я знаю, что Бонапарт не прошел дальше Москвы, что никакие мавры никогда не жгли Березино, и что сам я родился в 1965 году, а не в 1790-м. Что все это - чья-то хитроумная выдумка, эксперимент, о целях которого мы можем только строить предположения. И тем не менее, все это было. Со мной. За каких-нибудь полчаса я прожил иную жизнь.
Я покивал, потому что сам чувствовал то же самое.
- А вернувшись, - продолжал Олег, - я понял, что узнал о себе массу неприятных вещей. Например, что могу убивать с наслаждением... Лучше бы я делал это от страха, как вы.
- Тоже, знаете ли, мало приятного.
- Здесь. А "там"?
- "Там" я об этом не задумывался. Убивал, и все.
- А здесь задумывались? Раньше?
- Специально - нет. Повода не было.
- Так, может быть, это и есть цель?
- Чья? - усмехнулся я. - И неужто вы всерьез полагаете, что все в этом поезде задумались о причинах убийств?
- Чем мы лучше других?.. - грустно сказала Танечка, не то поддержав меня, не то, наоборот, возразив.
- Тихо! - рявкнул вдруг Сима, который все это время был непривычно молчалив, и поднял руку.
Оказывается, он прислушивался к стукам, доносящимся снизу: солдатики все еще не угомонились.
- Да Бог с ними, - сказал я. - Все равно мы ничего...
- Сохни, Петрович!
Я пожал плечами и тоже прислушался. Ну стучат и стучат. Ритмично. "Там, там. Та-та-та. Там". Пауза. И снова...
- Это за мной! - Сима ринулся к двери. - Щас!
Дверь захлопнулась, и он с грохотом поскакал в сторону туалета.
- Вот человек! - сказал я с нарочитым восхищением. - Все, как с гуся вода!
- Сомневаюсь... - Олег покачал головой. - Не так уж он и толстокож, как хочет казаться. Просто он умеет прятать переживания.
- И ничего он не прячет! - возразила Танечка. - Разве не видите: у него на языке раньше, чем на уме.
- По-моему, это и называется хамство: когда говорят, не думая, заметил я.
- А по-моему, хамство, - сердито сказала Танечка, - это когда в глаза только думают, а потом за глаза говорят... Извините, Фома Петрович. Кажется, я выпила лишнего и стала хамкой.
- Ну что вы, Танечка, - пробормотал я. - Наоборот...
- То есть, раньше была? - уточнил Олег.
Есть люди, на которых невозможно обижаться, - например, красивые молодые женщины, которые, к тому же, только что заговорили вам рану. И мы захохотали. Втроем. С большим облегчением, хотя и немножко нервно, потому что сознавали, насколько дико должен звучать этот наш смех для других пассажиров за тонкими перегородками купе - напуганных, как и мы, и, как мы, прячущих страх от самих себя.
Короче говоря, нам было очень весело - до тех пор, пока опять не раздался стук. Точно такой же, но гораздо более настойчивый:
"Так, так! Та-та-та! Так!"
И не по днищу вагона, а в стекло.
4
Вне всякого сомнения, это был офицер. В нем все было очень кадровое и командное: и лицо, и форма (знаков различия не было видно под плащ-накидкой), и жесты. И голос, как потом выяснилось, тоже. Беззвучно пошевелив губами, он командным жестом показал нам, что следует опустить стекло, и терпеливо ждал, пока мы выполним требование. Лицо у него было изможденное, строгое и без возраста.
- Прошу извинить за беспокойство, - сказал офицер и козырнул (как-то странно козырнул и вроде бы не совсем правильно, но очень четко). - Кто из вас пассажир Сима Святый?
И обвел глазами всех нас по очереди (Танечку тоже).
Мы переглянулись.
- Он только что... - начал я, но Олег меня перебил.
- Допустим, это я, - сказал он. - В чем дело?
Пару секунд офицер смотрел на Олега без всякого выражения, а потом дрогнул уголками губ и произнес:
- Давайте допустим. - Снова козырнул (левой рукой! - догадался я, наконец, в чем странность) и представился: - Генерал-сержант Хлява.
Мы с Олегом снова переглянулись.
- Слушаю вас, генерал, - сказал Олег.
- Имею сообщить пассажиру Симе Святому, что его знакомый, зауряд-ефрейтор Лозговитый, около часа тому назад был препровожден в арест-кильдым в состоянии острого алкогольного отравления. - Генерал внушительно помолчал. - Имею также донести до сведения пассажира Симы Святого, что впредь подобные просьбы надлежит адресовать лично мне, генерал-сержанту Хляве.
- А что за про... - начал я, но Олег меня опять перебил.
- Виноват, генерал-сержант, - сказал он. - Право же, я не знал. И ради Бога, передайте мои соболезнования зауряд-ефрейтору... э-э... Лозговитому.
- Храни вас Бог, передам. - Генерал-сержант снова дрогнул уголками губ и коротко кивнул. - И опасаюсь, что не далее как сегодня. Теперь касательно воды...
Генерал-сержант Хлява нагнулся и через пару секунд выпрямился, с натугой поднимая над полуопущенной рамой окна внушительных размеров канистру. Рядом уже оказался Олег, мы с ним подхватили канистру, пронесли ее над столиком и осторожно опустили на пол. В ней было литров тридцать, не меньше.
- Это аккумуляторный дистиллят, - сообщил Хлява. - Химически чистый аш-два-о. Можно употреблять внутрь.
- Спасибо, генерал-сержант! - сказал Олег. - То есть, храни вас Бог!
- Чего уж там! - весело сказал Хлява. - Не впервой! А благодарить вам надлежит зауряд-ефрейтора Лозговитого - это от него для пассажира Симы Святого лично. Флягу можете оставить себе. И последнее на сегодня. Через пару часов мои добры молодцы будут готовы наполнить водой те емкости, по которым вы постучите вот так. - Он изобразил тот самый стук. - Но, извиняюсь, не дистиллятом, штука дорогая, а обычной проточной водой из армейской речки. Кипятить обязательно: супостат не дремлет, сами понимаете... Вопросы есть, господа?