— Он наркоман, — заявила я, чувствуя неловкость под внимательным взглядом Ника.
— Джейк больше не употребляет.
— Откуда ты знаешь?
В карих глазах Ника мелькнул странный блеск.
— Знаю и все.
— Он какой-то не от мира сего, — продолжила я, но мой довод был встречен лишь глубоким вздохом.
— Ему грустно, Эмили. Я ожидал от тебя больше сочувствия. Вроде из гуманитарной поездки вернулась? Прошлое должно оставаться в прошлом.
— Я и сочувствую тем, кто не лезет в дерьмо по собственной воле.
— Фу, как грубо. Знаешь, порой жизнь сама макает нас в дерьмо, хотим мы того или нет. Лучше присмотрись к нему, вместо того чтобы осуждать.
Следовало отдать Нику должное: он не мог похвастать блестящим образованием, зато сердце у него было размером с целый мир. Видя, что близкий друг разочарован моей реакцией, я почувствовала себя мелочной, поэтому заткнулась и принялась с тех пор наблюдать за Джейком. Он, конечно, красавчик. Каштановые волосы, голубые глаза. Тонкие и одновременно мужественные черты лица, прямой нос, полные губы. Соблазнительное лицо.
И полное грусти. Бесконечной грусти. Теперь, когда Ник о ней упомянул, я и сама ее замечаю. Сгорбленные плечи, темные круги под глазами — такие парой дней сна не разгонишь. Даже в самые тяжелые свои дни я и то выглядела лучше. Бросив меня, Джастин расколол мое сердце надвое. Это больно, но края осколков гладкие, и я знаю, что сумею со временем исцелиться.
А вот Джейка будто раздробили на тысячу кусочков. Что бы он ни делал, никогда не сможет собрать их все.
Но порой, когда Джейк улыбается в ответ на шутки Ника, его лицо будто озаряется. Какая-то искра вспыхивает в самых глубинах души, почти незаметно, но согревает все пространство вокруг. Наверное, в прежние времена Джейк мог ослепить весь мир своим счастьем.
Джейк
Я едва замечаю, как проходит август. Сижу в пиццерии в своем углу занимаюсь делами. Мы работаем втроем: Ник, лисичка и я. Иногда на помощь приходят жена и братья босса. Но в основном нас трое.
Мы с Эмили не разговариваем. Как бы Ник ни старался втянуть нас в беседу, он натыкается на стену молчания. Я осторожно здороваюсь с Эмили каждый день, пусть и не получаю вежливого ответа. Интересно, почему она так меня ненавидит? Дело явно личное. Быть равнодушным к кому-то легко, а вот намеренное игнорирование требует определенных усилий.
В социальных сетях на меня вылилось много хейта. Но вживую ощущения совершенно иные. Вот и хорошо, что я ошибся. А то при других обстоятельствах это бы меня задело.
Сегодня вечер пятницы, и мы зашиваемся. Несмотря на то, что я изо всех сил стараюсь не отставать, посуда, тарелки и противни накапливаются передо мной с головокружительной скоростью. Ожидаемой пустоты в голове не возникает. Обычно, как только я надеваю желтые перчатки для мытья посуды, у меня в затылке будто открывается дыра, и мысли стекают вниз по шее и спине. Странный и немного грубый образ, но уж лучше пусть выливаются, чем бурлят в голове.
А вот сейчас дыра не открылась. Я знаю, в чем причина: сегодня, 20 августа, исполнилось ровно четыре месяца со дня смерти Матье. Мысли о брате преследуют меня постоянно, но кажется, с каждым двадцатым числом месяца становится только хуже. Я проживаю отметку за отметкой, но облегчение не приходит.
Иногда гадаю: настанет ли вообще время, когда я перестану так часто вспоминать Матье? Может, это как с возрастом детей — сперва ты фиксируешь каждую неделю, потом каждый месяц, затем переходишь на годы, ведь время летит и мелкие радости и печали теряют свою значимость. Пока скорбь еще свежа, и я представить не могу, как дальше жить без Мата. Это он то мокрое пальто, которое не дает мне двигаться. Мой груз вины и боли. Роскошное пальто, никому такого не пожелаю.
По крайней мере, благодаря Кристин я учусь определять и анализировать то, что чувствую. Видимо, просто признать себя «комком эмоций» недостаточно и никак не помогает мне прогрессировать.
Я знаю, что черпаю свою боль из смерти брата. Все логично. Я не ученый, но и не идиот.
А вот с чувством вины все сложнее.
Было бы легче, останься брат жив: тогда я смог бы разделить ее с ним.
— Что ты имеешь в виду? — спросила меня Кристин на прошлой неделе, когда я выложил ей свои размышления.
— Еще до смерти Мата я чувствовал себя виноватым. Каждый раз, когда закидывался таблетками, все время до того, как наркотики начинали действовать, я просто ненавидел себя. Мне не нравилось то, кем я стал, я больше не узнавал себя. Продолжал твердить себе, что я плохой человек, что делаю дерьмовый выбор. Прежде всего, я знал, что у нас с Матье есть доступ ко всему этому благодаря моей известности: я был ребенком-звездой. Это моя слава открыла нам двери в мир шоу-бизнеса и дилеров. Так что возможность доставать наркотики оставалась на моей совести. С другой стороны, именно Матье начал употреблять первым. В смысле, по-настоящему. Я курил травку уже несколько лет, с пятнадцати, может, с шестнадцати, но все было нормально. Чувствовал, что контролирую ситуацию. Окси — совершенно другое дело. Я бы никогда не прикоснулся к таблеткам, если бы не брат. Но я последовал за ним, и это уже моя ответственность. Короче, вот такое получается разделение вины.