Мужчина замер, крепко зажмурив глаза и впиваясь пальцами в виски. Его тошнило. Но не от намешанного в крови, кишках и желудке дерьма, а от самого себя. Казалось бы, последние десять лет Всеволод только и делал, что шёл вперед, карабкался по карьерной лестнице, наращивал банковские счета, обрастал связями, но лишь сейчас Гарин понял, что стоял на месте. Точнее, ходил по одной и той же ступени в разные стороны. Ни шажочка, ни даже попытки подняться выше. А ведь можно было… можно было… быть счастливым. Не только славить Эпикура, но и понять философию Диогена. Не только зарабатывать на индульгенцию, но и переступать через свои грехи. Не только вливаться в стройный ряд людей, но и быть Человеком.
Всеволод глянул на свои руки, и на мгновение ему показалось, что они покрыты черными пятнами, из которых сочится белая зловонная жижа. Что всё его тело насквозь прогнило, да и не только тело — душа. Хотя когда-то Гарину всего лишь хотелось лучшей жизни. Где он свернул не туда? Что сделал не так?
Закашлявшись, Всеволод поднялся на один лестничный пролёт выше. Знакомая коричневая дверь, обитая кожзамом. Гарин опёрся о нее головой и прикрыл глаза. Темнота за закрытыми веками завораживала и пленяла просторами внутреннего космоса. Миллионы крохотных светлых точек манили своей неизведанностью. Быть может, еще не все потеряно?
Подняв руку, Всеволод уткнулся указательным пальцем в черную кнопку. С той стороны раздалась звонкая трель. Через минуту — шебуршание тяжелых шагов. В дверном глазке отразился свет, и Гарин чуть отступил назад. Дверь распахнулась.
Сильно постаревшая женщина с уставшим, но удивленным взглядом. Застиранный халат и старые тапочки с отлетевшими помпонами. Родные, покрытые старческой гречкой и вязью синих вен руки.
— Мама, — Всеволод сглотнул, но уверенно заглянул в глаза женщины, — прости меня. Я был не прав.
Лепешки
— Если мы будем продавать не по пять копеек, а по шесть, то сможем купить шерсть, мама рукавицы свяжет, — прижимая к себе утепленную платком корзинку, произнесла Алька.
— Нет, не сможем, — расстроенно выдохнула сестра, зябко поежившись.
— Попросим баб Клаву с Глашки счесать, ты видела, какая у нее шерсть? Ух! Густая, блестящая!
Нина вновь вздохнула, но промолчала. Нет больше Глашки — добродушной и ласковой соседской собаки. Не выдержала ни голода, ни холода, ни времени. Да и баб Клаве тяжело приходится — оба сына на фронт ушли, оставив старушке хозяйство и груз одиночества.
— А еще можно будет валенки купить! — совсем размечталась Алька. — Чтобы у каждого свои были, а не по очереди носить!
— На валенки тоже не хватит, — ответила Нина, перепрыгивая через железнодорожные пути. Девочка с самого детства боялась наступать на блестящие рельсы: ей казалось, что она либо прилипнет к гладкой поверхности, либо её ударит током.
— А на пальто? — спросила младшая сестра.
— Тем более, — поморщилась старшая. — Чай не лето, за земляникой да грибами в лес не походишь, тут бы хоть на какую-то еду скопить.
— Но вот же она, еда, — Алька посильнее прижала к себе корзинку с лепешками.
— Глупая ты еще, — отмахнулась Нина, внимательно смотря под ноги. — Поезд скоро приедет, айда быстрее!
Алька, громко шмыгнув носом, поспешила за сестрой. На гравийной платформе уже столпились торговки с лепешками, табаком и горячим чаем в больших дутых кастрюлях. Женщины громко перекрикивались, спрашивали друг у друга о делах и семье. Шутили, но при этом косились на товар друг друга. Девочки устроились чуть поодаль от общей суматохи.
— Смотри, едет, — прошептала Алька, вглядываясь в горизонт.
К перрону лениво приближался поезд. Казалось, сердце Нины бьется в такт стуку колёс. Тук-тук-тук. Девочка выдохнула, тем самым стараясь избавиться от страха, вцепившегося ей в самое нутро. Уже чётко виднелась яркая красная звезда, гво́здиками прибитая к началу состава. Тук-тук. Алька вцепилась в руку сестры, той тоже было страшно. А какие они, солдаты? Похожи ли на их брата, Колю? Такие же добрые и заботливые? А если нет? А если не захотят покупать липкие горячие лепешки? А если обидят чем? Тук. Скрипнули тормоза, и вагоны, как почудилось Але, устало вздохнули. Поезд остановился, и сердце Нины тоже на мгновение замерло.
— Не бойся, — хрипло произнесла старшая сестра, стараясь успокоить скорее себя, чем Алю.