Дно. Я упал на дно. Ступни покалывает безысходностью. Бе-зы-схо-дно-стью. Без-з-з... Без исхода? Нет, я иду. Иду вперед, по дороге из желтого кирпича. Вокруг клубится тьма, она касается меня щупальцами, проникает в самое естество. Я — тьма. И у меня есть путь. Дорога вперед. Не назад же, не влево, не вправо. Даже если я сверну, пойду наискосок, все равно буду двигаться вперед.
Спотыкаюсь о выпирающий кирпич и падаю. Нет, не падаю. Лечу, вспарывая носом дорогу, деля ее на две идеально ровные части. Теперь у меня два пути, но ни одним, ни вторым я не пользуюсь. С упорством носорога двигаюсь к цели, но достигаю ее, лишь когда впереди виднеется идеально ровная бетонная стена. На ней белым мелом написано: «Не входить». Но я вхожу. Насквозь. Зажмурившись. В голове разливается «Ах». Оно ахает, причитает, заставляет открыть глаза. Я слушаюсь.
Гравий. Мелкие камни впиваются в тело острыми гранями осознания. Осознания. О-со-зна-ни-е. Оса? Сознание? Знание? Оса знания? Она не заставляет себя ждать, уже через вечность впивается в левый глаз жалом, впрыскивает яд. И сдыхает. Я вижу, как трепещут ее крылья, отмечаю кривую усмешку на лице. Лице?..
— Встать! Суд идет! Прошу садиться!
Послушно встаю. Послушно сажусь.
Снова встаю. Снова сажусь.
Левый глаз видит иначе: все моргает, будто меня засунули в стробоскоп. Черный — сели. Белый — встали. Не знаю, сколько продолжается эта пытка, но следую голосу, следую свету, послушен к темноте.
Все заканчивается в одну секунду. За десять в сорок третьей степени мгновений. Именно сейчас. Передо мной указатель. Камень, измазанный в алом впечатлении.
«Прямо пойдешь, человечность найдешь».
Глубоко вдыхаю, чувствую сладковатый металлический запах. Запах, любимый с детства.
«Налево пойдешь, девять кругов отыщешь».
По рукам пробегаются крупные мурашки. Вгрызаются зубами в кожу, отрывают куски и выплевывают на землю. Смотрю вниз, а под ногами сотни опарышей. Они извиваются и хрустят под ступнями. Пролезают через пальцы и что-то нашептывают. Я не слышу.
«Направо пойдешь, ничего не поймешь».
Из глотки вырывается смех. Но смеюсь не я, а мое нутро — само по себе.
— Аха-ха-ха-ха-ха, — буквально захлебываюсь. Из горла что-то лезет, и я, не переставая смеяться, сплевываю. Черные опарыши. Они приземляются и начинают пожирать белых, перед моими глазами разворачивается целая война. Цветная революция? Шахматная партия? Умирают все, и я перестаю хохотать. Не потому, что мне не смешно — смешно, — просто нутро заткнулось.
Бросаю еще один взгляд на указатель и делаю шаг вперед. Погружаюсь в пучину выбора. Вязкое болото, хлюпающее при каждом моем неловком движении. Не могу дышать, не могу видеть, не могу слышать. Чувствую, как меня засасывает в бездну. В черную дыру. Она крутится так, что я выблевываю органы. Сердце, легкие, желудок, печень, даже почки… Ступнями нащупываю дно, отталкиваюсь, но… снова падаю. Снова вниз.
Чувствую ветерок, ласково касающийся кожи. Я пустой. Я оболочка. Открываю глаза и вижу легкие. Они дышат, и дыхание проникает внутрь меня живительной силой.
Иду вперед, прямо в арку под правым и левым. Передо мной улица, по обеим сторонам которой растекаются дома. Растекаются в невнятную кляксу, из которой через миг вырастает другой дом.
Детство.
Отрочество.
Юность.
Взросление...
Вместо номеров на строениях названия. Иду мимо, хорошо знаю — нет там ничего хорошего.
Гляжу направо и вздрагиваю. Сухонькая старушка с глазами, залитыми темнотой. Она мило улыбается и протягивает ко мне руки с кривыми длинными пальцами. В одной из ладоней бьющееся сердце. Я знаю, что она сделает. Делала уже тысячи раз. Мне даже останавливать ее не хочется; уверен, что от воспоминаний об этом я получу удовольствие.
Что там звезды спрашивали о матери? Смотрите же, смотрите! Смотрите, как она запускает в сердце свои пальцы, как оно покрывается гнилой слизью, как эта женщина выдавливает из него последние капли жизни.