И каково же было мое удивление, когда после трех лет тяжелой войны, вернувшись наконец домой, я обнаружил свою жену на последнем сроке беременности. Тогда я впервые в жизни ударил женщину — не совладав с эмоциями наотмашь хлестнул ее по лицу. Она старалась прикрыть живот, защитить дитя, что взбесило меня окончательно. Опомнился я лишь тогда, когда кровавый сгусток уже лежал на холодном каменном полу, а Ланель в беспамятстве неподалеку.
Думаю, она до сих пор мне этого не простила. А я был счастлив, горд, упивался своей победой и властью. Меня совсем не заботили ее страдания, хотя где-то в глубине души я понимал, что кровь безвинного ребенка исключительно на моих руках. Понимал, но простить очередную измену, после которой Ланель даже не приняла настойку, не смог.
За военными делами, за восстановлением королевства и холодной ненавистью жены я совершенно забыл, что у меня подрастает наследник, единственный сын. Кроме него, были еще две дочери, такие похожие на Ланель, что я их ненавидел. Ненавидел, потому что не мог понять, мои ли это дети. Я даже обращался к магам и прорицателям, чтобы они дали ответ на мучивший меня вопрос. Кто-то говорил, что обе девочки одной со мной крови, но можно ли верить напуганным чародеям? Правду я так и не смог узнать. Фарадил же был моей точной копией: светлые волосы, темные глаза и резкие черты лица. О характере мальчика я узнал слишком поздно... Слишком. Как оказалось, и тут мы с ним похожи как две капли воды.
***
За окном сгустились сумерки, а свеча нещадно чадила, пожирая воздух в комнате. Тень танцующего пламени рисовала силуэты, удивительным образом вторя исповеди его величества Дарка: то она становилась прекрасной девушкой, только ступившей на новые земли, то суровым воином, положившим жизнь за королевство, то любовником, пришедшим в покои неверной жены, то ревнивым супругом, наблюдающим за казнью.
«Так и должно быть, — думал Валрид. — Отец-проповедник посылает эти образы. Таинство исповеди не секрет для огня, пожирающего каждый грех, что был озвучен с полным осознанием своего падения. Тут же пламя просто обжирается, мерзко чавкает и обливается слюнями».
Равномерный звук перебираемых пастором четок разносился по комнате. Король молчал, задумчиво глядя в потолок. Валрид не хотел нарушать эту священную тишину, так часто попираемую на исповеди, но любопытство взяло верх:
— Ваше величество...
— Не перебивай! — у Дарка словно открылось второе дыхание, голос стал тверже, а печаль в его глазах больше напоминала жесткость, обычно сопутствующую сильным правителям. — Лишь сейчас я осознаю все те ошибки, которые совершил. Поступи я иначе, все не закончилось бы так плачевно.
— Никому, кроме Отца-проповедника, не дана мудрость знания будущего. Лишь отпустив всю грязь, что пригрелась, аки ядовитая змея, на душе, высасывая жизненные соки жизни, можно следовать вперед. Только высказав все сожаления, осознав ошибки и покаявшись в грехах, получится жить с чистой совестью, — на одном дыхании произнес Валрид.
— Да что мне твоя совесть? Неужто ты и вправду думаешь, что, произнеся вслух все то, что накопилось, удастся избавиться от прошлого? Это вздор! Былого не вернуть, не изменить, не упокоить под гнетом совести, что позволяет сожалеть и ощущать вину. И все содеянное останется со мной... До самого конца!
— Но ведь вы говорите, и вам легче, к вам приходит осознание.
— Слушай дальше и не перебивай, слушай. Но знай — не ради веры я все это говорю!
***
Признаюсь, я не замечал сына и не уделял ему достаточно времени. Разумеется, я нанял лучших учителей, воспитателей, которые, следуя моим указаниям, растили из него достойного наследника. Дети меня не интересовали никогда. Да и что делать с маленькими слюнявыми недорослями, которые и ходят-то с трудом, а о существовании мечей начинают только догадываться. От них море шума и нелепых выходок, а гувернеры не всегда в состоянии их заткнуть. О количестве разбитых ваз, испорченных картин можно лишь догадываться. Но, как говорится, «хочешь воспитать достойного приемника, сделай это сам». В моем случае приемник оказался слишком достойным, и мне не в чем его упрекнуть.